И сейчас, в маленьком «Пежо», медленно пробирающемся через парижские Черемушки, я ревниво говорила своим коллегам: «Подождите! Это еще не Париж!»
Но вот мы в самом центре города. Наш отель «де Л'Аркад» приютился на маленькой улочке того же названия, впадающей, подобно скромному ручейку, в широкую бурлящую реку фешенебельного Бульвара Мадлен – одного из самых блестящих среди Больших Бульваров.
Грандиозная, похожая на языческий храм, католическая церковь Мадлен была прекрасным ориентиром – ее высокие белые колонны часто служили нам маяком, когда мы пускались «вплавь» (то есть пешком) по незнакомому морю Парижа.
В двух шагах от Мадлен раскинулась и красивейшая площадь мира – площадь Согласия. Направо от нее – Елисейские поля, налево – сады Тюильри, ведущие к Лувру.
И Эйфелева башня, и Нотрдам, и Большая Опера – все рядом.
А отель наш точно такой, в каком я и мечтала остановиться – небольшой, очень уютный и чистый, с приветливым остроумным портье и услужливыми, но неподобострастными горничными. В маленьком номере есть все, что нужно человеку и, слава богу, ничего лишнего. В вазочке – алые розы, знак внимания наших хозяек – «фамм дипломэ».
Впереди двадцать дней во Франции, интересные встречи.
Все прелестно, но мне ничего не надо, я ничего не хочу, у меня нет сил подняться со стула. Мне то жарко, то холодно, тошнит, все время умираю от жажды – в общем, кажется, я недалеко улетела от своей проклятой пневмонии.
Со страхом сую под мышку градусник, через две минуты смотрю: уже 38°…
Нашла время и место, где болеть.
Но в дверь стучат. Входит улыбающаяся Жермен. Она должна отвезти нас на вечер к президенту ассоциации мадемуазель Ленэ. Что делать? А ля гер ком а ля гер – на войне как на войне. Потому улыбаюсь и иду. Прошу только остановить машину около аптеки, покупаю самое разрекламированное лекарство и глотаю сразу три таблетки.
Пусть простит меня дорогая мадемуазель Ленэ, но вечер в ее очаровательном доме остался в моей памяти страшной фантасмагорией.
Я вообще-то не рождена для блеска светской жизни. Перспектива вращения в незнакомом обществе всегда ввергала меня в панику. А здесь еще нужно «вращаться», болтая только по-французски, – переводчика во время этой поездки с нами не было!
Мы три – как говорится, простые советские женщины – были тремя островками, омываемыми волнами светского моря: приглашенных было великое множество. По-видимому, за счет температуры, все они казались мне на одно лицо, я по нескольку раз здоровалась с одной и той же дамой, по нескольку раз рассказывала одну и ту же историю и никак не могла усвоить, кто «мадам», а кто «мадемуазель».
По какой-то странной закономерности большинство «фамм дипломэ» – мадемуазели, то есть незамужние, женщины. И хотя почти все эти мадемуазели находятся уже в том почтенном возрасте, когда естественно иметь взрослых внуков, они немного обижаются, когда их величают «мадам».
К концу вечера я не могла изъясняться не только по-французски, но и по-русски и забывала, как зовут моих советских коллег.
Но все кончается. Кончился и этот вечер – первый вечер в Париже.
А ночью случилось трагическое происшествие. Упала и разбилась предназначенная для подарка большая коробка с черной икрой, которую я «остроумно» выставила на карниз, на «холод».
Портье меня утешил: «Вы еще хорошо отделались, мадам. Ведь если бы эта бомба упала кому-нибудь на голову, вам пришлось бы до конца жизни содержать пострадавшего!»
Весь следующий день я провела в кровати. За окном шумел Париж, а я глотала лекарства пополам со слезами и думала с отчаянием, что проведу все двадцать дней в четырех стенах отеля.
Но то ли помогло разрекламированное лекарство, то ли – на войне как на войне! – сработала нервная система: на следующий день моя температура резко упала, а мое настроение, соответственно, резко поднялось. Я заявила, что считаю бюллетень закрытым и выхожу на работу.
2. НУЖНО ЛИ «СТРЕЛЯТЬ» ПОЭТОВ?
Очень скоро я почувствовала, что моя профессия – поэтесса – вызывала у собеседников некоторое недоумение. Почти всегда следовало неизменное: «Да? Но где и кем вы работаете?»
Я честно отвечала: «Нигде, если не считать моего письменного стола, и никем, если не признавать поэтическое творчество профессией».
Сначала этот ответ звучал гордо, потом – смущенно, затем у меня появилось желание стать самозванцем: сказать, что я, как и мои товарищи по делегации – преподаю, а вот в свободное от работы время балуюсь – пописываю стишки. Все сразу бы стало на свое место. Преподаватель, «профессор» (во Франции каждый, ведущий преподавательскую работу, именуется профессором), – серьезная уважаемая профессия, – а поэт – разве же это занятие…
Читать дальше