Игорь Болгарин - Обратной дороги нет [сборник]

– Ты чего это, мам? Что ж я, дров не нарубаю? – проворчал Кешка.

– Это не я, немец нарубил.

– Я видал его, по улочке шел… Че ходит?

– Скушно ему, должно быть. Была семья, дети, дом. Все под бомбежкой погибло.

– Пожалела! – рассердился Кешка. – А они на нас войной пошли, сколь мильйонов наших постреляли!

– Да кто ж его знает, стрелял он в наших иль нет. С виду-то совестливый.

– Во-во, мать! Такие вот, как ты, и становятся энтими… ну, которы пособничают врагу!

– Дурак ты, сына! Он, может, от тоски сердешной мается, места себе не находит, а мы его чо – в шею?

На кухне, на скамье, где сидел Ганс, Феония заметила какой-то сверток. Развернув тряпицы, увидела вырезанного из дерева гнома, с толстым смешным носом, в шляпе.

– Ишь, чего настругал! Гляди-ко, Кешка! Это он, видать, тебе.

Кешка издали рассматривал гнома. Видно, что мальчугану он понравился, и все же он нахмурил брови.

– Ну и идолища! Кинь ее в печку, ма!

Феония тоже повертела в руках деревянную фигурку, пристально ее изучая, и миролюбиво сказала:

– Ну чо ты так, Кеха? Вполне забавный вышел мужичок. Должно, домовик ихний или ишшо какой лешак? – Феония поставила его на подоконник. – Пить-есть не просит. Пущай стоит… Человек все ж старался!

В отгороженном (конвойном) отсеке овина радист Комаров, в очках с толстыми линзами, с полудня мучил старенький «телефункен». И к вечеру, наконец, связался с базой.

Здесь же находились и Анохин с Чумаченко, ждали связи.

– Батюк! – радист с почтением протянул Анохину наушники.

– Какой Батюк?

– Сказал, подполковник Батюк. Я думал, вы знаете. Видать, наше прямое начальство. Потому, как ругается, – свистящим шепотом доложил Комаров.

Анохин отжал тангенту на микрофоне. Одним наушником он слушал сам, другой был повернут к старшине, чтобы тот тоже вникал.

– Начальник спецкомандировки младший лейтенант Анохин!

– Анохин! – просипел голос в наушниках. – Почему голоса о себе не подаешь? Спрятался, понимаешь, в глухомани и затаился!.. Как там у тебя работа?

– Лес заготовили. Фундамент поставили. Ладим вторую площадку.

– Медленно чухаетесь, медленно!.. Кстати, какой у тебя процент убыли? Ну, в смысле пленных?

– Да все работают!

– Ой, ну не бреши, Анохин! У всех, понимаешь, убыль, а у тебя нету? Значит, мало гоняешь! Строгой дисциплины нету!.. Ты мне это… ты гуманизм на соплях там не разводи!

– Продукты на исходе, товарищ подполковник! Недокармливаем! Люди слабеют.

– Какие люди?

– Да пленные же.

– «Люди»… Это, Анохин, материал, – хрипел наушник. – Все-таки политически ты недотягиваешь! Не осмысливаешь текущий момент!.. Ну, да ладно! Встренемся, как следует поговорим. А пока… пока выкручивайся! Находи решения!

– Обещали же, что будет подвоз! – не сдавался младший лейтенант.

Но «телефункен» сипел уже что-то вовсе непонятное.

– Все! Гетеродин сдох! – вздохнул радист, забирая наушники.

Анохин сидел, задумавшись.

– Вообще-то, насчет дисциплинки, это товарищ подполковник верно подметили, – сказал старшина. – Многие немцы по избам шастают. Побираются или чинят чего… А работа, и верно, страдает. Распустились!

– А ты-то где живешь? – едко спросил Анохин.

– Ну… на квартире. А что? – обиженно ответил Чумаченко. – Разрешено. Командному составу на постой к местным… Я десять лет…

– Уже слышал.

– А у вас, товарищ младший лейтенант, я гляжу, не заладилось чего? – участливо и как человек, знающий великую тайну, спросил старшина. – Ночуете в овине… Я вам тут присмотрел квартирку с полным довольствием. Герою кажная рада будет!

– Спасибо! Но я не просил проявлять заботу, – сухо сказал Анохин и вышел.

– Видал? – спросил Чумаченко у радиста. – Чтой-то с ним? Не пьет боле. Карахтер вконец испортился. С чего, как думаешь?

– Да-да! – сочувственно отозвался радист, но его глаз за толстыми стеклами очков было совсем не видно. Невпопад он добавил: – Боюсь, не только гетеродин испортился. Есть у меня подозрение и на лампу ЛП-четыре. Вот и думаю, что тут можно схимичить.

– Думай-думай, кургузый, как жить без хвоста… Погоди, он еще даст всем нам прикурить!

– Кто?

– Да Анохин! – Чумаченко обиженно посмотрел на радиста: нет, не понимал его этот недоучившийся студент. Он был весь углублен в себя, видимо, размышлял над испорченным гетеродином. Разговор не клеился. Вздохнув, Чумаченко ушел.

Вскоре к Комарову вернулся Анохин. Сел на тот же стул, на котором несколькими минутами раньше сидел Чумаченко, и стал точно так же наблюдать, как радист колдовал над внутренностями своей радиостанции, изредка поглядывая на командира сквозь чудовищные стекла очков.