Игорь Болгарин - Обратной дороги нет [сборник]

Ганс смотрел на эти быстрые и ловкие действия Феонии с восторгом. Он все еще ощущал эйфорию победы. И над медведем и над собой.

– Теони… ти ест Диана… Ти ест Геттин Диана, – и он стал показывать в угол, где в крестьянских избах располагался иконостас. – Натюрлихе Геттин!

– Ну да! Святая Магдалина! – озорно поведя бровью, догадливая Феония с юмором поглядела на Ганса. – А чего? Кто-то же за нас заступился, коль живы остались!

Они стояли в неровном свете лучины, окровавленные, полураздетые, разгоряченные и все еще взволнованные всем происшедшим. Угольки лучины с шипеньем падали в корытце.

Феония вдруг застеснялась.

– Умойся! Давай солью!

Ганс умывался рядом с зимовьем. От его сильного тела шел пар. Он не обращал внимания на раненую руку. Кровь подсохла, а полосы на бицепсе были похожи на орденские ленты.

– Умылся? Теперь уйди, немец!

Феония разделась прямо на снегу и помылась остатками теплой воды. Набросила на себя короткую доху.

В зимовье уже стало тепло. От печки исходил жар.

Ужинали они поджаренными в печи ломтиками мяса. Ели жадно.

Лучина догорала, она уже едва теплилась. Ганс притянул Феонию к себе, и они повалились на сено, выстланное в углу зимовья.

– Ох ты немец, немчура проклятая, ну что мне с тобой делать? – прошептала Феония. – И откуда ты взялся на мою вдовью голову?

Необъятны таежные суземы. Совсем потерялось в них зимовье, маленькое оконце которого вспыхнуло последним отблеском…

А утром они потащили свою поклажу дальше, в Полумглу. Кровь, проступившая сквозь мешковину, приморозилась. Дорога была трудная: сани глубоко увязали в снегу.

Выбившись из сил, они останавливались, передыхали. На каком-то из привалов Феония сказала Гансу:

– Ягерь ты… сам знаешь какой. И мужик тоже… супротив наших мужиков. Но ты не бойся, я никому не скажу.

– Я, я! – соглашался немец, не совсем понимая, о чем говорит Феония. Впрочем, и она себя не очень понимала. Волновалась. Искала себе оправдание.

– А с другой стороны, – вслух рассуждала Феония, – все мужики на фронте, а кто и не живой… так что это я с тебя, вроде как с Германии, подать беру… за причиненное зло.

– Я, я! – продолжал кивать головой немец.

И снова они тронулись в путь…

Под вечер Феония сдавала мешки с мясом конвойному завхозу. При этом, как на празднике, присутствовали Анохин и Чумаченко. Повеселевший Мыскин радовался:

– Теперь бы крупы поболе. И мы бы вышку осилили в момент!

Феония отложила в сторону кусок медвежьего жира:

– Это оставь.

– Зачем тебе так много?

– Не мне, чудила! Жир бабке Лукерье нужон.

– Для чего?

– Она леки делает. Лекарствия. Как без медвежьего сала?

Чумаченко засмотрелся на Феонию, покрутил свой ус. После таежного похода она так и светилась свежей бабьей красотой. Старшина склонился к ней, приобнял:

– Ну, спасибочко тебе, Феония… Эх!

Она остановила старшину крепкой рукой:

– «Спасибочко» домой не понесешь. Вы бы мне лучше маленьку просьбицу справили.

– Какую же? – покручивая ус и откинув голову, красовался Чумаченко.

– Отдайте мне этого Ганса на постой.

Старшина нахмурился, посмотрел на Анохина, пояснил:

– Есть положение: пленный должон жить в казарме… ну, то есть, в овине.

– Положение бывает у бабы. Про мужиков в положении досе не слыхала, – Феония была из тех баб, которым на язык лучше не попадать. Осердясь на Чумаченко, она повернулась к Анохину: – Немец ухватистый до всякой работы. А у меня изба валится, крыша худится и поветь в наклон пошла, как все равно пьяная…

– Ничего, перетерпишь! – усмехнулся Чумаченко.

– У меня этих «ничего» без вас полна изба.

– Ты что, не понимаешь военный язык? Казарменное положение!

– Казарму я ему сама исделаю! В пять утра буду подъем устраивать!!

Анохин не вмешивался в перепалку Феонии и Чумаченко. Раздумывал. Молчал.

– Вдовая я! А в хозяйстве, что ни говори, мужеска рука требуется, – все тот же козырь кинула Феония. – А я бы вам за понимание моей вдовьей доли мешочек ячневой крупы к мясу подкинула… для работ.

Решившись, Анохин сказал:

– Ну что ж… Ну ладно…В порядке поощрения за помощь. Но смотрите, Феония! Работу свою на стройке он, это… обязан, как и прежде…

– Не сумлевайтесь, товарищ командер! В стахановцы выведу!

Она торопливо отправилась с каптерки, унося мешок с кусками мяса и жира. На пороге обернулась:

– От спасибочки! Я вам еще и пяток курей на общий котел дам!

– За такие вольности… – мрачно произнес Чумаченко, когда Феония исчезла, – …вам, может, по вашему званию Героя, сойдет, а мне… я ведь десять лет беспорочно, а мне достанется по полному реестру…