Анна Бру - Панк-хроники советских времен

Наш дом хранил следы борьбы. Как следователь, я осматривала каждый сантиметр нашей квартиры, чтобы получить ответ на вопрос, который мучил всех нас. Что будет с моим братом?

Торшер валялся на полу. Обеденный стол, во время борьбы сдвинутый с места, криво стоял посреди комнаты. С него медленно сползала скатерть, оголяя полированную поверхность, которую моя мама лелеяла и холила годами. Чайная ложка и нож валялись на ковре в крошках макового рулета. Не зная, что делать, я подняла ложку и выбросила её из открытого окна. Ложка упала в сад. Я прислушалась. За окном было тихо. «Осень», — подумала я. Через месяц мне исполнится пятнадцать. Моя жизнь только начиналась, а жизнь моего брата неумолимо шла к концу. Тяжёлое предчувствие обволокло и сковало моё худое угловатое тело. Явно должно было случиться что-то непоправимое. Мне показалось, что в коридоре кто-то вздохнул. Я обернулась и увидела тень, которая как густое чёрное облако висела в дверном проёме коридора. Я подняла с пола кухонный нож и с размаху воткнула его в поверхность стола. Изо всех сил я надавила на ручку, оставляя на полировке глубокую кривую отвратительную царапину на века.

Крематорий на Донской улице в Москве был полон людей. В России во время похорон к процессии может присоединиться любой желающий. Прохожие, посторонние люди, родственники родственников, даже дети из соседних дворов заходили, чтобы посмотреть на мёртвое тело и, глядя на других, учиться горевать. Как говорится — горе всех сближает. Но членов моей семьи оно, казалось, полностью разъединило. Каждый из нас горевал, как мог.

Моя семья стояла возле мраморного постамента, на котором покоился гроб. Лицо брата было умиротворённым, впавшие глаза были крепко закрыты, волосы сильно напомажены, как будто он собрался на выпускной вечер. «Отмучился», — подумала я. Его тело было твёрдым, как камень, и свободно плавало в огромном черном костюме. Я посмотрела на его шею, опасаясь увидеть синяки от веревки. Но не увидела. Воротник рубашки был слегка приподнят и прихвачен галстуком, маскируя следы его последнего деяния против самого себя. Цвет рубашки был подходящий, не белый, а кремовый. Я подумала — это чтобы избежать контраста между цветом его мёртвого лица и сатиновой простыней, которая покрывала его тело с бессмысленно аккуратно сложенными руками. В следующее мгновение большая тяжелая входная дверь открылась и вошла делегация с работы моего брата с большим зеленым венком и черной лентой поперёк, чтобы выразить свои соболезнования. Вдруг, как гром среди ясного неба, моя мать оттеснила толпу, окружавшую ее. Она подошла к делегации, вырвала из рук посыльного зеленый венок и, широко раскачивая им над головой, с нечеловеческой силой стала хлестать «скорбящую» делегацию бывших коллег моего брата направо и налево. Некоторые из них пытались прикрыть свои лица от ударов, а некоторые защищали свои промежности от её пинков. Зеленые листья венка разлетались в воздухе в полной тишине на глазах изумленной толпы. Когда очередь дошла до коротышки в кепке, который забыл её снять и стоял, зевая, немного в стороне от остальных, моя мать громко, со звуком «тьфу», плюнула в его широко открытые от испуга глаза. Затем, в полной тишине, она нанесла ему несколько свирепых ударов по носу своим маленьким, но сильным кулаком.

Сотрудник не защищался. Его подбородок опускался всё ниже и ниже. В итоге он упал перед мамой на колени, повторяя: «Пожалуйста, пожалуйста, перестаньте!». Она бросила венок на пол и вытерла об него ноги, затем подняла его и пошла к выходу.

Только тут все как будто проснулась от кошмара. Мой отец пошёл вслед за моей матерью, извиняясь перед ошеломленной толпой бывших коллег моего брата. Некоторые из них, пользуясь моментом, уже начали выбегать из дверей. Моя мать вышла на ступеньки и вышвырнула зеленый венок с черной лентой из дверей крематория в застывший морозный февральский воздух. Наблюдая за траекторией его полёта, я заметила, что чёрная лента свисала с него, как с матроской шапочки в которой мой брат, улыбаясь, позировал для фотографии, снятой много лет назад.

Я не сомневалась, что моя мать спятила. Я продолжала стоять у левого плеча моего брата, не желая оставить его одного. Индифферентный, недвижимый, он продолжал лежать, покрытый простынёй. В очередной семейной драме он больше не участвовал.

Отец подвёл мать к гробу. Оставшиеся тесно окружили брата. Служители крематория спешили. Казалось, они хотели как можно скорее избавиться от сумасшедших родственников покойного. Крышку гроба медленно опустили, скрывая брата от нас навсегда. Глаза моей матери были сухи. Она держалась обеими руками за суконные борта пальто моего отца. У неё подкашивались ноги.