Евгений Суворов - Голос [сборник]

Сам бы Иван ничего не знал, он и раньше, последние два года, подолгу болел зимой, но верил, что болезни у него никакой нет. Напугали иркутские врачи. Постукали его по всему телу, повертели, как пушинку, и столько дали предписаний, что выполнить их все невозможно. Какая болезнь — толком не сказали, но Иван видел, как один врач, который постарше, заметно хмурился, дескать, дело дрянь, и смотрел так, будто Ивана в живых уже не было.

Иван вышел из кабинета и снова занял очередь в этот же кабинет. Он еще первый раз, как зашел в кабинет, понял, что нужно, но не знал, как об этом сказать, и теперь в очереди у него было время все обмозговать.

Врач не понял, что Иван зашел к нему второй раз, а когда узнал его, то сделал очень внимательное лицо. Но Иван не хотел говорить при другом, молодом враче, и тогда тот, молодой, ушел. Сбиваясь, Иван начал говорить. Врач слушал Иванову путаницу, напрягаясь до предела, и наконец понял, что Иван предлагает взятку, чтобы его лечили не как всех — разом , а отдельно.

Врач сначала подумал, что ослышался: во-первых, взяток он не брал, во-вторых, никак не мог предположить, что у плохо одетого, сработавшегося человека могут быть лишние деньги.

Иван повторил свои слова, но уже короче и тут же увеличил сумму до двухсот рублей, прикидывая, что на старые деньги это все-таки не двести рублей, а две тысячи.

— Это все бесплатно, — сказал врач.

Иван положил на стол две пачечки красных бумажек — двести рублей. Врач взял со стола деньги, подержал их в задумчивости. И пока он так держал деньги, у Ивана стрелой пронеслось: «Не возьмет, — значит, мне скоро труба…» Рука врача медленно, как неживая, разогнулась. Иван обиженно поджал губы: «Бери, не даром даю, здоровье себе покупаю…» Он следил за выражением лица врача, а больше всего за его лбом, прорезанным глубокими морщинами до выпуклых складок, и Ивану казалось: лоб у врача, должно быть, мягкий, как будто без костей.

— Возьми деньги, — сказал врач. — Они тебе пригодятся.

— Это, доктор, не деньги, — отвечал Иван, долго пристраивая во внутреннем кармане трикового пиджака двести рублей.

Врач не очень вежливо посмотрел на Ивана и, меняя тему разговора, спросил:

— Далеко ехать?

— Триста километров будет. Двести двадцать в поезде, оно ничего, а семьдесят — в холодном автобусе.

— Как же ты доедешь?

— У меня, доктор, в районном центре у брата медвежья доха лежит…

Ивану хотелось развеять мысли врача насчет своей невеселой жизни, сказать, что в райцентре у него не одна только доха, — в райцентре, и еще по двум городам, лежат в сберкассе двадцать тысяч новыми деньгами.

«Почему я не похвалился? — вспоминал Иван свой разговор с врачом. — Он бы тогда на меня по-другому взглянул: и двести бы рублей взял, и лечить бы взялся не так. А то что за лечение — одни разговоры: не пей, брось курить, не простывай… Рецептов дал для виду. Что это за рецепты и что за лекарства — в городской аптеке таких лекарств бери сколько хочешь и у себя дома в участковой больнице! Приеду — напьюсь, — думал тогда Иван. — И курить буду. И насчет простуды посмотрим — это тоже наше дело…»

Шел Иван по Иркутску, смотрел на спешащих, толкающихся людей, удивлялся, как это смело городские люди переходят улицы. «Куда же ты лезешь! — хотел он крикнуть женщине, нагруженной сумками. — Раздавит!..» Но шофер затормозил легковую машину и только фарой слегка, будто шутливо, подтолкнул у женщины сумку.

И воробьи были в городе смелее, чем деревенские: люди идут и тут же, под ногами, воробьи прыгают. Иван не мог понять только, почему городской воробей чернее деревенского. А когда понял, засмеялся: да ведь они прокоптились, сажа с крыльев летит! Ну и жизнь!..

На вокзал Иван пришел часа за три до поезда. В городе нечего было делать, а на вокзале сидишь, поезд ждешь, не прокараулишь, и поговорить есть с кем — или из своего района кого встретишь, или из соседнего.

За полчаса до отхода поезда Иван занял в жестком вагоне место получше — дальше от окна. Когда ехал сюда, сдуру уселся у окна, чтоб лучше видеть, где какие города, деревни. Ничего интересного не увидел, а спину застудил.

Ивану хотелось курить, но он боялся потерять место: люди бесцеремонно садились, кто где хочет.

— Занятая, — отвечал Иван, когда входившие хотели сесть с ним рядом.

— Вся полка?

— Вся.

— Лез бы ты, батя, на верхнюю полку, если хочешь спать.

— Мне хорошо на первой. Понял?

— Ты не один в вагоне.

— Я не привык тесниться, — отвечал Иван, на всякий случай расстилая на полке новенькое пальто-москвичку с широким, чуть не в полметра, цигейковым воротником.