Евгений Суворов - Голос [сборник]

Они прошли вдоль дороги по зеленой мураве, чистой и высокой возле дома Редчанковых, остановились между домами и через голубоватый лиственничный тын видели далекие и в то же время близкие Саяны со снежными вершинами, широкую у моста речку, с которой доносились голоса купающихся ребятишек, огород Редчанковых и Аграфену, бесшумно выгонявшую оттуда куриц. И то, что она старалась не шуметь — не кидала в куриц комками засохшей земли, не кричала и не хлопала в ладоши, изображая таким образом какую-то хищную птицу, было для них хорошим признаком: смирилась Аграфена, не будет препятствовать их счастью!

Совка вздохнула, повела упругой девичьей грудью, чуть шевельнула бедрами вправо, влево, будто хотела сказать: «Вот, смотри, целая осталась, ничего со мной не сделалось! Вся твоя до капельки… И ничьей больше не буду!» Совка довольна-предовольна: помнит Федя, не забыл кукушкины сапожки!.. Не в силах скрыть своей радости, она потихоньку, как будто боялась, что ее услышат, засмеялась и совсем близко придвинулась к нему, обняла. Огромные зеленоватые глаза ее заблестели. Через минуту ему уже казалось, что есть возможность начать все сначала…

Совке весело стало: столько глаз в окна смотрят, из оград, с огородов и даже с крыши! Всем не терпелось узнать, как они встретятся. Улица замерла от ожидания: никто не идет по ней! Пусть смотрят, думает Совка, разве они с Федей не стоят друг друга?! А если в чем-то виноваты, так оба! Только Совка больше, а Федя меньше… намного меньше… даже нисколько! Правильно все сделал: не куда-нибудь убежал, а на войну! Не стал ждать, когда исполнится восемнадцать! Жениха тогда из него не вышло, а солдат получился! Да еще какой солдат: у Совки в глазах рябит от орденов и медалей! Она потрогала один орден, другой… и они ей показались горячими, обжигающими — как будто Федор только что из огня выскочил и остался цел и невредим, только ордена раскалились… Вот тебе и Федя-пастушок. А с виду все такой же скромненький…

Радостно глядя на него и неожиданно для самой себя сделавшись как будто меньше ростом и слабее, Совка рассказывала, как у них было в деревне, когда шла война и после войны… Пусть знает Федя: не исчезал он из ее памяти! В трудную минуту, а их набиралось много, когда жизнь поворачивалась к Совке самой жестокой стороной, когда и дышать-то, казалось, нечем, она вдруг начинала видеть Федю, идущего из лесу с букетиком кукушкиных сапожек, предназначенных для нее одной. Никому больше он не приносил букетиков… И ей сразу же делалось легче, она начинала улыбаться, вспоминая, как любил ее еще до войны мальчик Федя.

— Последние четыре года, с того самого дня, как ты подал о себе весточку, я воспрянула духом. Ничего не знаю, что и как будет: захочешь ли ты со мной разговаривать, один ли приедешь, с женой ли? Если, думаю, с женой, все равно отобью! Мне первой приносил букетики, значит — мой! Расцветаю я день ото дня, солдатки на меня даже сердятся: ты, говорят, Совка, ненормальная… Чему радуешься? Я-то никому не говорю, что тебя жду. И, знаешь, сама удивлялась, откуда у меня вдруг столько силы взялось: девчонки запоют что-нибудь веселое, и я с ними. Одногодки мои все больше тоскливые песни поют, а я — веселые. В кино любила ходить, особенно если военное… Сижу, никак не могу дождаться, когда танки появятся! Может, думаю, тебя увижу! Не могла смотреть, если наш танк загорится… Правда, все больше их горели… И все равно стра-а-аху-у… Живые люди горят, вылезти-то из танка не дают.

Федор нахмурился.

— В кино-то ничего, можно воевать. Пусть бы война только в кино и оставалась.

И Совка пригорюнилась.

— Погибают, Федя, не только на войне. Чего только я за эти годы не пережила! Вспоминать страшно… Коситься на меня в деревне начали. Ну, вроде как лучше со мной не связываться… — Она помолчала и непонятно закончила: — Правильно бабушка говорила: чужим воспользоваться — себе дороже…

Невпопад, видно не справился еще с волнением встречи, откликнулся и Федор:

— А и свое взять — смелость нужна.

Выражение Совкиного лица вдруг сделалось веселым.

— Федя, что это со мной: одна я говорю!

— Нет-нет, рассказывай.

— Где же я остановилась…

Он помог ей вспомнить.

— Да, бабушка один раз слово с меня взяла, что буду молчать, и рассказала, как дяде Игнату на тебя ворожила! Я ей сначала не поверила… «Ну-у, — говорю, — это на дядю Игната непохоже! Он же такой серьезный…» Бабушка отвечает: «Был бы несерьезный, я бы и говорить не стала! За кого ты меня принимаешь?»