Милка дошла до глубокого дола и углубилась в сад. Образ политкомиссара шестого отряда, сложившийся под влиянием рассказов матери и других людей, знававших его в мирные дни и в дни сражений, жил в ее груди. С годами воспоминания породили боль, которая обжигала едким укором: нет, она не сделала ничего, равного отцовскому подвигу. Отец был щуплый, близорукий студент-юрист двадцати трех лет. Близорукость не могла уронить в ее глазах авторитета отца и делала его подвиг достижимым. Она была уверена, что он не был жесток даже тогда, когда был вынужден совершать насилие. Что презирал озлобленность даже в минуты ожесточения. Что в ненависти его не была остервенения. Она оглядывалась по сторонам, с гневной жалостью осматривая ветви деревьев. Сиротливый бурьян, пробившийся на склонах холмов, наполнял долину горькими запахами, какие издает любая жизнь, явившаяся слишком рано или слишком поздно. И деревья, и земля дышали усталостью. «Каждую весну и осень, — думала Милка, — деревья подрезали высоко, оставляли слишком много почек, получая во сто крат больше плодов, нежели земля в силах была дать. Жестокость! Такая же недостойная, как если бы она была направлена против человека. Как истощенный человек уносит с собой в могилу нерожденные семена ума и души, так и природа мстит за истощение собственной гибелью». Она увидела сломанные ветви. Дерево, видно, изнемогало под бременем плодов, но никто не поставил подпорок, и оно погибло. Эта смерть от избытка сил показалась Милке особенно нелепой и циничной. Другие два деревца были подвязаны проволокой. Она разорвала свой носовой платок и затолкала под проволоку куски ткани. Между деревьев торчали ржавые трубы стационарной дождевальной установки. Старые корни гибли безвременно в посиневшей земле, и струи воды обегали их, подбираясь к молодым корням. Всюду оставил свой мстительный след Андон Кехайов. В груди у Милки начала закипать ненависть. Она увидела персик на высокой ветке; сорвала плод, надклеванный птицами, откусила; рот наполнился перестоявшимся соком, который в надклеванных местах сменяла резкая сладость. Дерево боролось за то, чтобы спасти плод, и затянуло его раны сладостью.
Милка пошла к Зеленому холму. В свое время она любила весной и в пору бабьего лета приходить на этот холм, омываемый теплым течением Тунджи. Сюда из эгейских далей раньше всего прилетала весна, здесь дольше всего задерживалось лето. В низинах и по окрестным возвышениям бродили затяжные туманы, а на Зеленом холме царил свет, бросая розовые блики на окрестную серую мглу. Милка положила плащ и села на камень среди света, заливавшего холм. Она не видела большого геройства в своей решимости спасти сады. А хотелось, чтобы ее подстерегали опасности, хотелось проверить, готова ли она пострадать за этот мир, за который заплачено и кровью отца. «Девять лет назад мы начинали восторженно. Были ли ошибочны еще те, первые шаги?» — подумала она.
От камня тянуло холодом. Смотреть на искорки в траве было боязно: вдруг радость, которой блестела роса, спутает мысли. Милка засмотрелась на песчаный клочок земли, окутанный дымом. Там кипела желтая каша, попахивало нагноившейся рамой.
— Как мы начинали? — спросила она свою память.
«Когда что-то слишком ясно, значит, тут дело нечисто».
Кольо Септемврийчето, август 1965 г. Кортен
Воспоминания воскресили Яницу в жиденькой мгле мартовского утра.
Прежде чем проследить за первыми шагами Милки на работе, минуту-другую послушаем стариков, что расселись на бревне перед школьной оградой. Деды раскручивают свиток времен, идя по мучительному следу жизни, что, высунув язык, тащилась по горам и долам, пока не выбралась на открытый простор. Время превратило в пепел плетни; нужники, обнесенные терновником; хлипкие домишки, сплетенные из веток орешника, обмазанные навозом пополам с соломой; старые риги с прогнившими крышами, на которых росла рожь, полные плесени и саламандр. На месте нынешнего хозяйственного двора, который назвали Венцом, был пруд. Солнце первым освещало его по утрам, и крестьяне выводили скотину на водопой. Вокруг рос шиповник, весной пестрые дуги дикой розы обшивали берега. Потом пруд зарос. В пятидесятом году, когда месили бетон для фундамента кооператива в районе Млечный путь, пруд засыпали галькой и погребли мрачные запахи тины под каменным настилом.
В детстве Милка каждый год в январе приезжала из города в Яницу с матерью и товарищами отца. Почтив его память минутой молчания у скалы над обрывом, они шли на Венец. Взрослые приводили девочку туда, что бы туманное представление об отце слилось в ее сознании с ростками новой жизни, за которую он погиб. Она не забыла, как с годами на месте легких построек для скота, фуража и зерна вставали массивные корпуса ферм, гаражи для машин, отделения ремонтной мастерской.
Читать дальше