Дониэль Клейтон - Хрупкие создания

Но я ищу среди этих лиц вовсе не маму. Я ищу свою вторую половину – отца, отражение меня самой. Это от него у меня такой высокий лоб и золотые крапинки в карамельных глазах? Слишком светлые волосы? Ищу свои черты в лицах белых танцоров на стене, повторяю их улыбки, примеряю выражения. Но все бесполезно. В этом темном холле я невидима даже для самой себя.

В нашей комнате горит свет. По мне видно, что я недавно плакала, но Джиджи заговаривает не сразу. Знает, что я люблю держать дистанцию. Она ходит по комнате, возится со своими бабочками, нюхает розы на столе. Легко и изящно опускается на стул, стучит карандашом по столешнице, как делает всегда, когда решает примеры, а потом роется в шкафу. Она пытается сдержать какую-то собственную радость, но ей плохо это удается. Ну вот, снова нюхает цветы. Заблаговременный подарок на День святого Валентина от Алека?

Я тут же вспоминаю поцелуй с Джейхи. Но даже это не помогает мне забыть о разговоре с мамой.

Еще немного, и Джиджи взорвется, если не заговорит, так что я громко вздыхаю, давая ей понять, что она может больше не молчать.

– Снег идет.

Джиджи выглядывает в окно. Крошечные снежинки летят вниз. Они превратили город в конфетное королевство.

– Вижу, – огрызаюсь. В желудке урчит.

Когда я была маленькой, я обожала снег. Мы с мамой надевали тяжелые зимние пальто и шли в парк в Квинсе, когда зеленые поля облачались в белое. Даже сейчас кажется, что снежинки на Манхэттене слишком тощие.

Мы играли в снежки и делали снежных ангелов, и она рассказывала мне про Корею. Мама никогда не говорила о своей учебе в балетной школе или о том, почему ушла, но она любила вспоминать, как жила с тремя своими сестрами, как они помогали маме с готовкой и шитьем. Какой простой тогда была жизнь, и как она шила маленькие платья для постановок.

Мне нравилось слушать о ее сестрах: одна высокая, другая капризная, третья совсем малышка. Мама была средней. Мне так хотелось иметь брата или сестру, чтобы разделить с ними свои воспоминания. Но тогда мне хватало и матери. А когда я всерьез занялась балетом, она постепенно становилась все тише и тише, и мы почти перестали разговаривать.

– Давай выйдем. – Глаза Джиджи светятся от счастья, но потом она переводит на меня взгляд и опускает голову. – Или нет. Ну да, дел по горло. Да и поздно уже.

Она снова садится за стол и начинает сражаться с математикой.

– Ты скучаешь по своей семье? – спрашиваю я, забираясь в постель. Не знаю, почему вдруг решила ее спросить. Может, потому, что не могу перестать думать о матери. Все это время я считала, что расту без отца, но по пути я поняла, что давным-давно потеряла и свою мать. Теперь я практически сирота. – Они ведь так далеко. Тяжело, наверное.

Она поднимает на меня полный грусти взгляд.

– Да. Я бы стольким хотела с ними поделиться. – Джиджи снова стучит карандашом. Неуемная. – Но у меня здесь тетя живет. На каникулах мы ходили смотреть «Шоколадного Щелкунчика» в Гарлем. Весь каст – афроамериканцы. И еще у нас есть список ресторанов по всему городу… Мы стараемся каждую неделю вычеркивать оттуда один. – Она смотрит на свой плоский живот. – Но я стараюсь не увлекаться.

И вдруг я слышу, как мои губы произносят:

– Я свожу тебя попробовать корейскую кухню. В Мидтауне есть несколько клевых местечек.

Я давно никуда не хожу просто так – с тех пор, как мы поругались с Сей Джин. Мне не хватает прогулок с друзьями по Геральд-сквер и по улочке, которую за глаза зовут Корейской Дорогой, словно ее выкрали сюда прямиком из Сеула.

– А с отцом часто разговариваешь?

– Раз в неделю точно. – Джиджи смотрит на фотографию на столе: на ней они с родителями на пляже, волосы их развеваются, кожа блестит. Выглядят ужасно счастливыми. – Мой отъезд ударил по нему сильнее, чем по маме. Хотя он в этом ни за что не признается.

На моем столе нет ни одной фотографии.

– А я не знаю своего отца. – Сажусь в кровати. Я никогда не заговаривала об этом с кем-то, кроме своей мамы. Ну, еще с Сей Джин. – Кажется, он тоже танцевал. Но я не уверена. Мама о нем не говорит.

Джиджи молчит, словно не может подобрать слов. И я продолжаю:

– Но я хочу узнать. Обязательно это выясню. Даже если это меня убьет.

Меня или мою мать.

– Дерзай. – Джиджи сверкает зубами. – Это ведь так важно для тебя. Ты – прирожденная балерина. Это у тебя в крови. Знаешь, я ведь могу тебе помочь. Чем смогу.

Не знаю, почему я удивляюсь. Джиджи всегда готова помочь. Даже такой, как я, нелюдимой и неприветливой. Может, стоит вести себя с ней помягче. Может…