Наталья Нестерова - Гости съезжались на дачу

– Трое. Внук от старшего сына, он хороший, правильный парень. Средний – охламон. Поступил за границей в престижный университет. Сам, без папиной поддержки. Потом-то я, конечно, вспомоществования высылал. После второго курса вожжа под хвост – бросил учебу, скитается по миру, в данный момент трудится в Греции инструктором по дайвингу. Балбес! Доченька же просто моя принцесса и отрада.

Дуня не смогла удержать завистливого вздоха.

Виктор Сергеевич внимательно и понимающе на нее посмотрел:

– Враки, что настрогать детей – дело нехитрое. Это дело не просто крайне хитрое, а ответственное. Может быть, самое ответственное в судьбе человека. И человек этот – женщина, за ней всегда выбор. Кто ни попадя посеет, а ей пожинать.

«Как он ловко и легко все про меня вызнал, – подумала Дуня. – Что я на грани развода, что у меня нет детей, и я о них мечтаю. И даже, возможно, понял, что не хочу ребенка от супруга. Дознаватель в генеральском чине».

Надо было срочно менять тему и уводить разговор со скользкой дорожки.

– Вот так идти, – сказала Дуня, – благодать. Мы ведь не ходим по земле ради удовольствия. С работы на работу, прогулка в парке, а большей частью в транспорте передвигаемся. У нас нет времени на бесцельное движение, всякое перемещение обязано иметь причину. – Она смутилась своей романтической патетике и посчитала нужным пояснить: – Всегда завидовала бродягам. Идут себе, куда хотят – по миру, по планете, сегодня здесь, а завтра там – воля, свобода и праздник для глаз. Но девочка-девушка-женщина-бродяга – это, как вы понимаете, не вписывается в моральный кодекс достойной представительницы женского пола, данные особы известной, древнейшей специализации.

– Я вас разочарую. – Виктор Сергеевич в очередной раз отдав Дуне корзины, выполнял растягивания и отжимания. – Романтикой там не пахнет, а смердит совсем другим. Подростком я начитался Джека Лондона и вместо того, чтобы в университет поступать, решил сначала жизнь узнать – три года сурового мужского труда, при этом спать по пять часов в сутки, прочитать все лучшие и мудрые книги мира, освоить философию и основы прочих наук.

Виктор Сергеевич рассказал, как, семнадцатилетним, практически с выпускного школьного вечера, удрал из дома. Он работал сборщиком ламинарии на Белом море, валил лес, мыл золото с черными старателями в красноярской тайге. Какие книги, какие науки – труд тяжелейший, отшибает любые интеллектуальные потуги. Из приобретенного условно-познавательного – умение виртуозно выражаться на фене и матом. По-другому там не общаются. Братство? Да, есть. Но это не то братство, что идет от душевной или духовной потребности, оно вынужденное. Держаться один за другого, не предавать своих, потому что выжить только в стае можно, одиночки быстро вянут.

– Романтика дальних дорог, – говорил Виктор Сергеевич, – если только не имеются в виду песни под гитару у костра в лесу, куда на машине приехали, хороша в кино и стихах, в искусстве… – он запнулся, как человек, коснувшийся болезненной темы, на которую способен говорить долго и все равно не найдет слов, чтобы до конца эту тему раскрыть.

– Искусство? – заинтересованно подтолкнула его Дуня.

– Вы представить себе не можете, какую свирепую ненависть я испытываю к фильмам и романам про хороших мафиози и честных бандитов. Все эти «Крестные отцы» и «Бригады», пусть хоть увешаются оскарами, – наглое вранье и чистый яд для общества: для пацанов, которые мечтают войти в клан сильных и смелых, для девушек, которые думают, что бандюки – это рыцари без страха и упрека. – Виктор Сергеевич несколько раз шумно вздохнул и выдохнул, сдерживаясь.

Дуню удивила его горячность. Наверное, что-то личное, отголоски давних испытаний.

– Уголовники, – сказала она примирительно, – конечно, пена общества.

– Нет, не пена. Пенки снимать – все-таки что-то вкусное собирать. А в пене мясного бульона содержится много полезных белков. Уголовный мир – это дно, ил, который протек из отхожих мест. Другая мораль, скажете вы. Какая мораль у обезьяны, если девяносто девять процентов уголовников – это кровожадные шимпанзе с золотыми цепями на груди? Человека убить можно: случайно, в аффекте, защищаясь, мстя – допускаю. Но убивать, наказывать по-ихнему, полосуя кожу на ленты, вспоров живот и намотав на шею кишки? Нравственность? Продажные женщины сами выбрали себе судьбу. Но превращать их в животных, заставлять для потехи с кобелями спариваться? ЭТО есть другая нравственность? И все литературно-кинематографические сопли: он, сволочь и душегуб, трогательно маму любит или детишек своих, или парализованную сестру. Чему вы восхищаетесь? Биологической норме? Зверь тоже предков и потомков чует и не тронет без крайней нужды. Последнее – принципиально. Я однажды наблюдал, как блатные «прописывали» новичка. Обкуренные и пьяные до состояния нелюдей, они потребовали, чтобы мальчишка зарезал свою бабушку. Весело, правда? Она же его воспитала.