Wind-n-Rain - Костолом

Она переворачивает карты, венчающие нижние лучи фигуры.

— И тут уже от твоей веры будет зависеть — примешь ли ты спасение или погибель.

— А как же судьба?

— По судьбе тебя спасёт человек. От чего спасёт — не знаю, тебе виднее. Человек незнакомый. Но ежели ты не поверишь, то с судьбой своей разминёшься.

— Скажите, спасёт или спас? — Ксения явстевенно видит перед собой ту ночь в виноградниках, и Костолома в центре перекрёстка. Он спас её уже, гадалка всё напутала — она видит прошлое, а не будущее…

— Спасёт, милая. Может быть. Моё гадание о грядущем только — всё впереди, и очень скоро… — Ах, чёрт! Она всплескивает руками, роняя карты и задевая краешком рукава чашку с недопитым чаем. — Совсем засиделась! Боюсь, мне пора — за мной скоро друг заедет. Договорились ночью покататься.

Ксения просто не успевает ничего ответить. Гостья исчезла скоро и невесомо, подобно порыву стремительного вольного ветерка. Её уже нет, лишь чашка со следами заварки по краям напоминает о её присутствии, а Ксюша всё ещё сидит, вросшись в кресло, будто сплетясь с лозой, из которой то создано. Такая же гибкая, такая же… неживая.

Уже в комнате её тошнит, и она не может понять от чего же тошнит её больше: от мерзотности этой гадалки, которая сбежала от мужа и детей сюда, к любовнику, или от сказанного ею. Верить… Не прозевать судьбу… А что же она говорила про отношения? Не закончились? Гадание — дурацкая забава, суеверие… Доказательство, подтверждение, точка. Артур её не оставит.

Вздрагивать, сидя на унитазе, могут только очень, очень пугливые люди. Ксения подскочила на сидении, да чуть не поскользнулась на гладкой плитке. Чуть все кости себе не переломала. А всё из-за едва уловимого гула: там, в комнате, на кровати завибрировал небрежно брошенный ею мобильник. Хоть бы Женька. Хоть бы она опять с кем-то познакомилась и звонит предупредить, что вернётся поздно… Сердце уходит в пятки, а воздух уходит из лёгких. Из ванной комнаты Ксюша уже крадётся — боится упасть, боится…

Сообщение в вотсаппе с неизвестного номера: «Ксюшенька, девочка моя, ты уже закрыла свой гештальт?» И следом: «Помнишь, ты говорила, что больна мною?» «Я помню. Лечишься? Выздоравливаешь?» «Не думаю, милая. Я вот неизлечим» «Знаешь, солнышко, а ведь ты была права: я — твоя болезнь» «НЕизлечимая (извини, я не хотел)» «Но так получилось, и назад пути нет» «Диагноз поставлен, Ксюшечка, приговор вынесен» «Знаешь, мне этого совсем не хочется…» «Но, наверное, мне придётся тебя убить».

Телефон всё ещё продолжает гудеть в тесной комнатке, убивая стрекот сверчков за окном, разрезая темноту своим полупрозрачным экранным свечением. Но Ксения на экран уже не смотрит. Зажав подушку между ног, засунув палец в рот, она трясётся в полустрахе. Нет, не ужас, не кошмар. Пока ещё — неверие. Не может, не может, этого просто не может быть…

— Ой, Ксанк, а чего это ты ещё не спишь? — Женька заваливает в комнату в полвторого ночи, явно навеселе, но, что нетипично, без провожающих. — Что делаешь?

— Ногти крашу.

Ксюша сосредоточенно домалёвывает мелкий ноготок на правом мизинчике, аккуратно закрывает флакон и принимается с чрезмерным усилием дуть на свой новодел. Лак она позаимствовала у Женьки — алый, глянцевый — ведь своего у неё нет, да и не было никогда. Артур всегда говорил, что полюбил её за естестенность. Естественность. Что вообще значит это слово? Артур ненавидел косметику, длинные ногти, яркую одежду и любые причёски, кроме конского хвоста. Во всём этом их с Ксюшей вкусы совпадали. Совпадали…

— А ну, дай гляну! — Женька аккуратно хватает подругу за ладошку и щурит глаза. Алый глянец бликует в неярком свете электрической лампочки. — Мазня — так себе. Но ничего — завтра блёстаки подрехтуем, и будет нормально. А с опытом и сама научишься ровно красить… — Женя продолжает чего-то лепетать: про преподшу по возрaстной психологии, Ольгу Сергеевну Черниченко, которую студенты за глаза величают Чернухой, про то, как бы она запыхтела, увидь Ксюху с такими ногтями, ведь Ксю — будущий педагог, образец для подрaжания подрaстающим поколениям, а тут такая «порнография». Да, Чернуха — та ещё дурында православнутая, как её только в вуз пустили преподавать… Она лепетала и лепетала, держа ладонь подруги в своей, и замолчала, когда чужую ладонь начало трясти. — Эй, Ксю… Эй? Ксю? А чего? Чего ты…

Наконец, вырвавшись из тисков подружкиной заботы, Ксения тянется к мобильнику и, ничего не объясняя, просто передает его Жене. При этом на Женю она не смотрит, глаза прячет. Отчего-то ей кажется, что всё — всё: и сообщения, и нервотряска, и даже её неумелый маникюрный экзерцис — это так стыдно…