Олег Хлебников - Заметки на биополях [Книга о замечательных людях и выпавшем пространстве] [сборник litres]

И все-таки, правда, странно, что такой веселый и остроумный человек снимал столь невеселое кино? А знаете почему? Дар его вел. Он должен был сказать то, что не дали сказать ни его отцу, писателю Юрию Герману, ни Константину Симонову, с которым он дружил как младший, ни лучшим режиссерам поколения его отца и Симонова.

В последние наши совместные Новые годы (а это до 2012-го включительно) он повторял: «Мы снова съезжаем во времена страха. …И к цензуре мы готовы – в нас нет истинной свободы».

Но в нем-то – была! Потому он и оставался всегда особым – вне тусовок и обойм. Просто Герман, единственный такой.

А что касается наших Новых годов, про них Леша говорил так: «Если встречаю не с вами, всегда происходит какая-нибудь фигня». И действительно – один раз во время встречи Нового года под Питером, в каком-то заведении вблизи Дома творчества в Комарове (или в самом Доме творчества, не помню) они с младшим Лешей нарвались на драку. В другой раз он вместе со Светланой ушел с дачи сценариста Володарского по причине идейно-творческих разногласий – в ночь, чуть ли не под бой курантов.

И последний свой Новый год – 2013-й – Леша встречал не с нами. Герман был в больнице. И Светлана, естественно, рядом.

Я им позвонил поздравить. И Леша был, как всегда, остроумен и разговорчив. Хотя впервые слегка заикался…

Самое тяжелое – понять, что его больше нет. Такой живой человек не должен умирать. Это как-то с ним совсем не вяжется!

…На похоронах Германа было куда меньше чиновников, чем на его 70-летии. Собственно, практически вообще не было. Как не было и Сокурова (неужели из-за возникших разногласий по поводу дальнейшей судьбы «Ленфильма»?!). Кстати, панихида проходила на этом самом «Ленфильме», за сохранение которого Леша боролся все последние годы своей жизни, отрываясь от съемок… У меня на этой тяжкой панихиде обнесло голову, я хотел опереться на стену, а «оперся» на портьеру, за которой была лесенка, и грохнулся, сломал нос…

Предпремьерный показ «Трудно быть богом» с еще не сведенным звуком (частично озвучивала и комментировала Светлана Кармалита) прошел на 20-летии «Новой газеты», совпавшем с Лешиными сороковинами. Зал на 500 мест был переполнен, стояли в проходах. Если бы у выхода из этого зала зрителей забирали и усаживали в воронки, которые так пугающе-обыденны в фильмах Германа, в Москве и Питере практически не осталось бы интеллигентской элиты. Той самой, от которой, по Норштейну, должны расходиться правильные круги по всей стране.

А фильм этот с уникальной плотностью каждого кадра будут многие десятилетия пересматривать и изучать. Не только те, кто имеет хоть какое-то отношение к кино, но и «профессиональные зрители» во всем мире. Пока таковые окончательно не вымрут. Но будем верить, что одно мрачное предсказание Германа все же не сбудется – то, которое о деградации человечества.

…Когда уходит дорогой тебе человек, всегда с болью понимаешь, как многого ему не сказал и уже никогда не скажешь. Я вот, например, не успел даже прочитать стишок, написанный еще при жизни Леши и посвященный ему. Прочитал только на его поминках, несмотря на разбитую на «Ленфильме» морду лица:

И еще одно я забыл сказать Герману. О его близости со Слуцким. И по потрясающему сплаву документальности и художественности. И по жесткому служению правде. И по брейгелевской эстетике.

В «Комсомольской правде» прежних времен, в «Алом парусе», кроме всего прочего публиковались стихи. Письма с рифмованными опытами начинающих приходили сюда мешками. Тогдашний капитан «Алого паруса» Юрий Щекочихин рассказывал, что Борис Абрамович Слуцкий ходил к ним в комнатку на знаменитом шестом этаже, как на работу – интересовался, что пишут «маленькие» (еще про «маленьких» регулярно спрашивал Вознесенский).

Когда шестнадцатилетним выразил желание послать свои стихи в «Алый парус» (а послала их моя будущая первая жена), я, конечно, этого не знал. И очень удивился бы, если б узнал, что мои стихи заинтересовали поэта фронтового поколения, автора знаменитых «Лошадей в океане», «Физиков и лириков». Именно на таком обывательском уровне я знал тогда поэзию Слуцкого. Это позже, года через три Александр Петрович Межиров дал мне почитать «тамиздатскую» антологию современной русской поэзии, изданную в Мюнхене. Там под именем Аноним было опубликовано огромное количество стихотворений Слуцкого, не прошедших советскую цензуру. Лучших его стихотворений.