Олег Хлебников - Заметки на биополях [Книга о замечательных людях и выпавшем пространстве] [сборник litres]

И вот как-то очень естественно мы с Германами сошлись. Хотя, конечно, как на художника я всегда смотрел на Лешу снизу вверх. И все же…

Мы с ним дважды ссорились. Один раз – по его инициативе, второй – по моей.

Первый случай был связан с публикациями в «Новой газете», где я работал, серии статей о Собчаке. Леша дружил с Анатолием Александровичем и не хотел верить в то, о чем было написано: в мелкую (по нынешним временам) коррупцию, в которой замазывали Собчака, в его неожиданный конформизм в отношениях с бывшими гэбэшниками (которых вместе с их добровольными помощниками Леша всю жизнь на дух не переносил)… Я говорил, что все написанное, увы, правда. В результате мы поссорились. Впрочем, ненадолго. А спустя годы Леша признал правоту газеты. Вообще же и Герман как-то говорил об этом в довольно широком кругу, он никогда не хотел быть в конфронтации с властью. Да и попробуй при такой конфронтации снимать в России кино…

Но однажды он сказал под диктофон:

«…не надо мне близости с режимом! Это спасение мое, жажда этой близости на моих глазах сгубила многих… Знаменитая уваровская формула “Прошлое России великолепно, настоящее замечательно, будущее – выше всяких похвал” – вот что сейчас снова требуется».

А еще раньше (в конце 2001 года) в другом интервью свои отношения с новыми временами определил так:

«Все, что делается в Москве, вроде бы правильно… Ну словно пришел Александр III и сказал, что реформы надо подморозить. И при нем страна полегче жила… Так почему же один вопрос лезет в голову: что, и вот в этом я умру?.. Так… Восстановили гимн. Ну вроде что мне гимн? Я его не исполняю, на заседания больших начальников, где он будет звучать, не хожу. Я, правда, написал президенту письмо, что не может быть у России такого гимна. Он не ответил… Ну, имеет право.

Но ведь когда-нибудь может случиться, что я должен буду встать. Встану на музыку, которую заказал кремлевский людоед. Самый обыкновенный людоед. И я должен буду стоять, в голове невольно будут возникать строчки гимна, которые я знаю с детства, – не нынешние сглаженные, а слова о великих убийцах. И я буду ощущать, как на меня смотрят миллионы погубленных людей, смотрят с Колымы, Инты или, кстати, Соловков. И что мне с этим делать? Как мне с этим жить? А главное, зачем?..

А про то (имеется в виду вторая чеченская война. – О. Х .)… Ну я всегда жил в ожидании войны. Только вслед за Евгением Шварцем (с которым дружил в юности. – О. Х .) думал, что она будет другая. ‹…›

В последние годы своей жизни Шварц сходил с ума от постоянного ощущения “желтой опасности”. Он был уверен, что вот-вот начнется война с Китаем. А началась другая война – религиозная. И она будет идти, идти и идти… Вот и чеченцы с нашей помощью сформулировали смысл жизни…»

Моя вторая ссора с Лешей была связана как раз с Чечней. Эту ссору спровоцировал я, и она оказалась серьезнее первой: отношения были прерваны почти на год.

Леша подписал организованное, по его словам, Сокуровым письмо творческой интеллигенции в поддержку второй чеченской кампании. Узнав об этом, я не сдержался – наговорил кучу гадостей. Самой мягкой сентенцией была банальная: художник не имеет права подписывать письма в поддержку действий власти вообще, тем более агрессивных. Только – против этих самых, агрессивных. Леша сказал, что, по его мнению, с Чечней что-то делать надо, а самого письма не читал – доверился Сокурову.

Спустя некоторое время, когда вторая чеченская (и как бы заранее победоносная) кампания превратилась в кровопролитную вторую чеченскую войну, Герман изменил свое мнение и подписал уже антивоенное письмо от интеллигенции власти. Это не оправдание Германа – он не нуждается ни в каких оправданиях. Просто – еще одно подтверждение той истины, которой он посвятил последние годы своей жизни: трудно быть богом…

А что касается его кино по повести Стругацких «Трудно быть богом» («Арканарская резня» – сначала в титрах было так)… Кстати, с названием долго сохранялась неясность: был вариант «Что сказал табачник с улицы Табачников» и собственно – «Трудно быть богом». Герман до конца сомневался, как и по поводу названия «Хрусталев, машину!» (не сомневаются только дураки), советовался со всеми подряд, но в результате вернулся к первоначальному, практически рабочему варианту… Так вот, что касается последнего германовского фильма, тут я, конечно, ничуть не отличаясь от большинства прогрессивного человечества, все время задавал идиотский вопрос: «Ну когда же, когда, наконец?!»