Салли Николс - На что способна умница

Капрал Эспи пьет чай.

Рядовой Маттингли и его новый пулемет.

Двое французских детей разбирают разрушенный дом.

Французские проститутки выбрались на солнышко. Шикарно выглядят, правда?

Лошадь капитана Ласситера. Хочешь верь, хочешь нет, но ее зовут Чернушка. Не сказал бы, что это самая подходящая кличка для боевого коня!

Ты, наверное, даже не представляешь, как я скучаю по тебе и как хотел бы очутиться дома, в старой детской вместе с тобой и девочками, и рисовать ваши лица вместо этих чертовых солдат.

Чайная на Брод-стрит,

Оксфорд

Декабрь 1915 года

Тедди,

кажется, я влюблена.

Не в мужчину, не бойся, а в Оксфорд. Тедди, не знаю, как объяснить тебе, что это значит. Впервые за всю мою жизнь меня принимают всерьез. Меня слушают, когда я что-то говорю, меня упрекают, когда я несу чушь (а я ее несу, и постоянно), — так, словно я могла бы и сама догадаться об этом. От меня так много ждут! Это потрясающе. Я привыкла к тому, что от меня не ждут вообще ничего. Или, во всяком случае, ждут, но не так.

И это не все, что есть здесь потрясающего. Еще и люди — я имею в виду, девушки-студентки. Так странно было встретить других девушек, которых интересует то же, что и меня. У тебя было такое же чувство, когда ты начал учиться живописи? Одна девушка, мисс Биллингсли, занимается со мной на одном семинаре и живет в соседней комнате. Вчера вечером мы целый час просидели на ее кровати и проговорили о том, как нам нравится милый старина Гомер. Вообрази себе такую картину в Хампстеде!

А еще я обожаю свою работу. Она трудная — само собой, ведь времени вечно не хватает, чтобы прочесть все то, что полагается, особенно если хочешь участвовать в жизни студенческих обществ, а я хочу — я состою и в дискуссионном обществе, и в клубе бриджа, и в теннисном клубе, и мисс Биллингсли еще уговаривает меня вступить на следующий семестр в общество драмы, но вряд ли я соглашусь, потому что тогда вообще ничего не успею. Но мне нравится… просто учиться и узнавать. Работать целыми днями и в конце каждого знать больше, чем в начале. Преподаватели такие умные, они знают намного больше, чем мои школьные учителя. Мне кажется, что содержимое моего мозга переписали заново, мои нервы распутали и снова соединили — конечно, это слегка сбивает с толку, но удивительно будоражит. Я как будто распускаюсь, словно цветок, и мне не терпится увидеть, какой я буду, когда расцвету.

Тедди, может, я уже и не та, какой запомнилась тебе. Я расту. Превращаюсь в кого-то другого. Это радует, восхищает и вместе с тем пугает. Надеюсь, ты не откажешься от этой новой Ивлин. Невыносимо думать, что придется вести взрослую жизнь без тебя.

В двух комнатушках на Кони-лейн стоял почти невыносимый холод. Уголь вздорожал так, как никогда прежде на памяти Нелл, а деньги требовались в первую очередь на еду. Конечно, зимы всегда холодные, но нынешняя казалась особенно лютой. Может, потому что всем постоянно хотелось есть.

Хуже всего было по утрам. Ночью еще куда ни шло: все они спали в одной постели, тесно прижавшись друг к другу, поэтому умудрялись согреться. Но просыпаться и видеть, как изнутри на оконных стеклах расцвели ледяные узоры, похожие на резные листья папоротника, доставать из-под кровати ночной горшок с замерзшим содержимым, выбираться из постели, голыми руками нашаривать промерзшие насквозь башмаки и обуваться, разводить огонь, готовить завтрак — все это было невыносимо. Руки Нелл стали красными и обветренными от постоянного, каждодневного холода. На обеих кистях рук и ступнях появились ознобыши — красные, вспухшие волдыри, из-за которых она морщилась и вскрикивала от боли всякий раз при ходьбе или попытке делать что-нибудь руками. День стирки превратился в пытку: больно было окунать израненные руки в ледяную воду для полоскания, больно стоять в мороз на дворе и вертеть рукоятку, отжимая между валиками белье. Проснувшись на следующее утро, Нелл видела, что выстиранная одежда, висящая под потолком на веревках, сплошь покрыта тонким слоем инея. Прежде чем одеться, иней приходилось стряхивать руками.

Вынести это было невозможно.

И все равно приходилось.

Ознобышами страдала вся семья. Они просто появлялись каждый год. У всех, даже у таких богачей, как Мэй. Даже у детей. Как бы мама ни кутала Сидди, ему всегда было холодно. А в этом году особенно. Самой себе Нелл казалась хрупкой и ломкой, словно лишилась всех запасов силы, всего того, что прежде не давало ей сломаться. Любая мелочь была способна сбить ее с ног, каждый удар становился болезненным.