Салли Николс - На что способна умница

— Нелл! — ахнула Мэй. — Нелл, все хорошо. Ну-ну, не надо. Но каков негодяй! Не слушай таких людей. Ты же обычно на них внимания не обращаешь, правда?

Нелл шмыгнула носом и вытерла его рукавом. Ужас! Совсем не так полагается вести себя, особенно в присутствии своей девушки. Когда тяжко, мужчинам позволительно напиться, но только не лить слезы, ни в коем случае. Нелл не помнила, чтобы когда-либо видела своего отца плачущим. Даже когда умер малыш. Даже когда Берни заболел дифтерией. Никогда.

— Не-а, — выговорила она и отвернулась. Ей казалось, что сочувствия в довершение ко всем бедам она не вынесет. Жестокость еще терпима, а доброта — это уже слишком.

— Тс-с, тише-тише. Нелл, милая Нелл… — Мэй приложила ладони к ее щекам и принялась целовать глаза, губы, нос. Нелл дрожала. — Нелл, Нелл, любовь моя. Не важно, что думают другие. Я люблю тебя. Вот что имеет значение. Дорогая моя Нелл, не плачь, пожалуйста.

Нелл отшатнулась.

— Как ты сказала?

— Я люблю тебя. А ты разве не знала?

Нелл растерянно моргала, уставившись на Мэй. Протерла глаза, чтобы выиграть время, осмыслить услышанное. Мэй любит ее! Ее, Нелл! Мэй, сияющая звезда, любит ее! Невозможно. Она была ошеломлена.

— Ты не рада? Если не хочешь, больше я не стану так говорить.

Не рада? Слово «радость» не выражало и доли чувств, захлестнувших Нелл. Как будто весь ее мир перевернулся с ног на голову. Столько счастья она едва могла вместить.

— Ты любишь меня?

— Да.

— Ты с ума сошла?

— Вряд ли. — Мэй засмеялась. — А что? Неужели ты меня не любишь?

Но Нелл до сих пор не разобралась в себе. У Мэй все просто: есть два человека, они любят друг друга, вот и все. Но для Нелл она была не просто любимой. В ней заключались и радость, и мука, и волшебство, и ужас, и страсть, и надежда, и отчаяние, и тайна, и истина, и грех. Мэй — ее центр притяжения в безумном мире. Она все, что только есть у Нелл. Как же можно просто взять и назвать это «любовью»?

Но если это не любовь, тогда что же?

— Продолжай, — слабо попросила Нелл.

Мэй взяла ее за руки.

— Все хорошо, — мягко произнесла она. — Я никуда не денусь. Я принадлежу тебе, а ты принадлежишь мне. Ты ведь понимаешь, правда? Когда во всем разберешься, мы снова поговорим. Я люблю тебя. Честное слово. И буду ждать.

Первые шесть месяцев войны прошли для Ивлин как в тумане. Она ощущала непривычную отстраненность — не только от мира, но и от себя. Все, чему раньше подчинялись ее дни, исчезло: школа, Тедди, школьные подружки, даже суфражистки. В обычных обстоятельствах она начала бы «выезжать в свет». В ее жизни появились бы приемы и балы. Подруга Ивлин, Джойс, побывала на балу, устроенном для развлечения военных, и на втором, с целью сбора средств для бельгийских беженцев. Но Ивлин долгое время была слишком слаба для балов.

К счастью для нее, немного окрепнув, она обнаружила, что подготовка к вступительным экзаменам в Оксфорд отнимает у нее почти все время. Для того чтобы выдержать эти экзамены, она должна была знать гораздо больше, чем полагалось ученицам маленькой частной школы средней руки. Еженедельно она брала уроки латыни и греческого у мисс Демпси, а также посещала курсы подготовки к экзаменам для юношей Хампстеда, сражаясь с Евклидом и запутанными премудростями геометрии. Работа была непростой, но именно она как нельзя лучше подходила Ивлин, вдобавок она испытывала облегчение от возможности беспокоиться о спряжениях и неправильных глаголах, а не о том, что могло вскоре случиться с Тедди и Кристофером. Стоило Ивлин ненадолго освободиться, как на ее время посягала мать, настаивающая, чтобы она участвовала в насыщенной светской жизни обитателей Хампстеда, принадлежащих к среднему классу: события этой жизни составляли бесконечные чаепития, званые ужины, партии в бридж, церковные благотворительные базары и заботы о военных, означающие главным образом вязание. Ивлин с матерью ходили на курсы первой помощи при Красном Кресте, их с воодушевлением сопровождала Кезия, которая страстно желала, чтобы война не закончилась, пока она не повзрослеет и не отправится во Францию служить санитаркой.