Салли Николс - На что способна умница

— Твоей матери лучше поостеречься, — ворчала миссис Барбер. — Не то рано или поздно навлечет на себя беду.

— Мама? — удивилась Мэй. — С чего вдруг? Кто-нибудь что-то наболтал?

— Наболтал, а как же! — Миссис Барбер шмякнула тестом об стол. — Этому Джону Кэтлину стоило бы подумать головой, пораскинуть мозгами как следует! Вот еще выдумал — твоя мать в сговоре с немцами! — Джон Кэтлин — почтальон и заклятый враг миссис Барбер. — Хорошо еще, — продолжала она, — мне хватило ума объяснить ей, что не следует выписывать иностранные газеты, да еще немецкие. Пойдут слухи.

— Вы про газету Jus Suffragii ? — уточнила Мэй. — Дорогая миссис Барбер, она же не немецкая! А название на латыни. Это издание Международного альянса за избирательные права женщин.

— Ха! Значит, он болван. Будто бы немцы станут писать газету на латыни!

Jus Suffragii издавали на английском и французском языках, но Мэй не стала поправлять собеседницу.

— Знаете, — заговорила Мэй, — в одном номере опубликовали письмо немецких суфражисток — они передавали привет всем остальным. И мы поздравляли их перед Рождеством. Ведь женщинам войны не нужны, миссис Барбер, особенно суфражисткам. Все мы за равенство и справедливость и чтобы никакую группу людей не считали лучше остальных.

— Скажи это миссис Панкхёрст, — мрачно откликнулась миссис Барбер.

Миссис Панкхёрст не так давно недвусмысленно высказалась о том, что ради борьбы за Британию следует отказаться от борьбы за избирательное право для женщин.

— Мама говорит, — сказала Мэй, — что женщины из Международного альянса хотят организовать мирную конференцию только для женщин, с участием представительниц всех стран, входящих в альянс. Говорит, она пройдет в Нидерландах. Замечательно, правда?

— Мирная конференция! — фыркнула миссис Барбер. — Что в ней толку? Милочка, женщинам эту войну не остановить. На такое только мужчины способны, а они не станут. Они же как мальчишки. Окажись у меня в детской мистер Асквит и кайзер, я сталкивала бы их лбами, пока не согласились бы поцеловаться и помириться.

Мэй захихикала.

— Ручаюсь, кайзер не стал бы, — сказала она. — Он точно был несносным мальчишкой. Но знаете, миссис Барбер, все ведь не так. Воюют не мистер Асквит и кайзер, а простые люди, такие как мы. И если даже кому-то не хочется воевать, он просто вынужден смириться. Была прекрасная статья на эту тему, мне мама показывала. Там говорилось, что правительству не следует позволять принимать решения во внешней политике, пока все граждане страны не проголосуют за эти решения — все , понимаете? И женщины тоже. Женщины ни за что не проголосовали бы за войну, миссис Барбер, так только мужчины делают. Если бы нам только дали право голоса, войны вообще прекратились бы, навсегда .

Давние доводы вспоминались легко, но теперь они казались немного неубедительными даже самой Мэй. Она уже успела увидеть, с какой удручающей готовностью женщины посылают своих мужей и сыновей во Францию. Миллисент Фоссет возмутила маму заявлением, что даже заикаться о мирных переговорах — уже предательство, и это заявление обескураживало как идущее вразрез с официальной позицией большинства членов ее организации. Если старая миссис Панкхёрст переменила мнение — это одно дело, но чтобы и миссис Фоссет!..

Миссис Торнтон в бешенстве вышла из организации — и, следует отметить, не только она одна. Но все равно. Мэй импонировала сама мысль о современной женщине, женщине двадцатого века, способной избавиться от устаревших традиций викторианской Англии. Глубокую подавленность внушало открытие, что и современная женщина, оказывается, в своем национализме и стремлении развязывать войны недалеко ушла от женщины викторианской эпохи.

Миссис Барбер понимала это так же хорошо, как и Мэй, но молчала. Мэй и ее мать она любила, как родных детей, но считала обеих неисправимо наивными и не видела причин избавлять их от странной и забавной веры в присущую человеку доброту. Квакеры считали, что Бог есть в каждом. Но миссис Барбер думала, что существуют и исключения.

— Да уж! — сказала она Мэй. — Мысль чудесная, детка, но мистер Асквит, знаешь ли, не пустит твою мать в Нидерланды вести переговоры с немцами. Да еще, пожалуй, арестует ее как шпионку и отправит в тюрьму.

— Маме все равно, — заявила Мэй. — И мне тоже. Пусть мистер Асквит только попробует!

Этот декабрьский день нагонял тоску. Нелл, которой было невыносимо даже думать о возвращении домой, повернула вместо этого к дому Мэй. По крайней мере, у нее тепло. (Хотя на самом деле не очень: камин в гостиной вечно капризничал, чадил и гас, а в комнате Мэй огонь летом разводили, только когда она болела. Так что у нее холоднее, даже чем у Нелл. Но Мэй охотно одалживала гостье свои свитера. И еще они прибегали к другим способам согреться, когда оставались вдвоем.)