Йоханнес Зиммель - Мечтай о невозможном

— Я тоже был одним из них, — сказал Фабер.

— Да, но ты дезертировал. Мне сообщили об этом в «Босна-фильме», еще до того как приехал ты и Роберт Сиодмэк. Я прочитала твою первую книгу и знала, что с тобой случилось. Я полюбила тебя с самого первого дня.

— Но почему ты не рассказывала мне обо всем этом?

— Я боялась, — ответила Мира.

— Меня?

— Нет, не тебя.

— Тогда кого?

— Всех людей.

— И всех тех из Сараево? Югославов?

— Их особенно, — сказала Мира. — Понимаешь, я так сильно страшилась, что все может начаться снова, новая война, с новой Усташой и новыми преследованиями… Когда я наконец снова оказалась в Сараево, то подыскала себе комнату в совершенно другой части города. Меня там никто не знал. Никто и понятия не имел, что я наполовину еврейка. И я думала, что не должна об этом никому рассказывать — так сильно я боялась новой войны.

— Но ты же не думала, что это будет еще одна война с Германией и Австрией.

— С кем бы то ни было, — сказала Мира. — Не важно с кем. Евреев все не любят. Тем более еврейских полукровок, — ни христиан, ни иудеев. А войны все равно немедленно вспыхнули по всему свету! После сорок пятого хоть где-нибудь, но обязательно шли военные действия. Я думаю, что с тех пор было от ста шестидесяти до ста восьмидесяти малых и больших войн. И вот уже три года война идет у нас… Это был не только страх, я просто не хотела иметь ничего общего с моим христианством, с моим иудейством, ни с каким еврейским божеством и ни с каким христианским божеством, ни с каким божеством вообще! — Голос Миры зазвучал громко, полный страсти. — Бог! Сколько их есть вообще — этих Богов? Который из них защитил моего отца? И который мою мать? Который из них хотя бы раз предотвратил войну, преступление, несчастье? Назови хотя бы одного! Одного за все эти тысячи лет! Какой Бог хотя бы раз наказал виновного? Ни один! Но: за сколько несчастий, бесчинств и за сколько войн Он в ответе? Сколько войн велось Его именем? Давай возьмем, к примеру, нашу страну! Или Израиль, Ирландию, Францию с ее гугенотами, Испанию с инквизицией и крестовыми походами! Только смерть и разрушения, кровь и слезы! Оставь меня в покое со своим Богом!

— Я вовсе и не пристаю к тебе с Ним! — заметил Фабер. — Я думаю точно так же, как и ты. Только…

— Что «только»?

— Только мне вспомнилось, как сильно ты хотела на Каленберг, в эту часовню к Черной Богоматери из Ченстоховы. Как ты молилась там, чтобы Горан поправился…

— Ах это! — воскликнула Мира. — А разве я не сказала тебе тогда, что не верю в Бога? Разве я не сказала, что в такой вот чрезвычайной ситуации надо использовать любую возможность?

— Да, ты это сказала.

— Я ни во что не верю, именно поэтому я очень суеверна, — пояснила Мира. — И что из этого? Коль скоро Бог приносит одни только несчастья, почему бы Богородице из дерева или камня не приносить счастье? Такие, как я, берут то, что есть… Нет, что принесли все эти религии? Поэтому и нашей дочери Наде я не сказала, что я полукровка, а она в таком случае на четверть еврейка, хотя в этом уже очень мало еврейского, я и сама знаю. Но все-таки я не переставала бояться, что мне придется бежать с ней, как была вынуждена бежать со мной моя мать. Ей я не сказала, и Горан тоже пребывает в неведении… Жив ли он еще? — Мира испуганно посмотрела на Фабера.

— Мира, прошу тебя! — сказал он. — Меервальд оперирует его!

— Да, конечно. А если он умер в ходе операции… — Она не договорила. — Нет. Белл бы позвонил, если бы он умер во время операции.

— Он не умер! Он не умрет!

— Он не умрет, — повторила Мира. — Это было бы слишком большой подлостью…

«Слишком большой подлостью, — подумал Фабер. — Кто так уже однажды сказал мне?» Он не мог вспомнить.

— Рассказывай дальше, Мира! — сказал он. — Кто похоронил твоего отца и всех остальных?

— Старики из деревни, — сказала Мира. — И моя мать, конечно. Было много снега, стояли сильные холода. Это была тяжелая работа, так как земля промерзла. Они смогли вырыть только одну яму на всех в том лесочке у Гожна Горы. Там лежит мой отец. Я хотела сказать, там он лежал. Я больше ни разу там не была. — Мира снова надолго замолчала. — Затем нацисты отправили нас в Вену, — выговорила она наконец.

— В Вену?

— Ну да, в Вену. Мою мать, меня и всех молодых женщин из Гожна Горы. На принудительные работы. Так это называлось… Они отправляли женщин и мужчин из многих стран в Германию и Австрию на работы, в первую очередь военнопленных, прежде всего русских. Мы с мамой оказались в Зиммеринге, на очень большом заводе, он назывался «Австрия-Эмайл». Там производили приборы для вермахта. Мне известно только об очень маленьких деталях для радиостанций, которые гальванизировались там, где трудилась моя мать…