Таисия Пьянкова - Я – дочь врага народа

Псина виновато опустила голову. Нюшка расстроилась:

– Ну чего ты? Не сердись.

Собака вильнула хвостом, но ластиться больше не полезла, отошла к своей конуре. А девочка заторопилась обратным путём. На дороге увидела свои же следы. Плывущие навстречу «головастики» напомнили ей о Татарске. Сразу явились в память и Немчиха, и ворона, и с ними вместе подступило вчерашнее тёткино лицемерие.

Девочке захотелось вернуться к старикам, чтобы не видеть ни Марию, ни дядю Сергея, который, похоже, поверил во вчерашнюю её неправду… Но на вольность такую она не имела права. К тому же её звала уже распахнутая калитка афанасьевского двора – входи, что ли! Чего медлишь?

Однако в дом Нюшке всё-таки не пошлось. Она не могла представить себе, как сообщить Катерине о Мицаевых горестях. Сказать, что совсем худо старику, значит обозлить Марию; не сказать – хозяйка спросит: почему старая не пришла?

Чтобы как-то определиться в себе, девочка влезла на кучу откинутого от калитки снега и там, у самого забора, утонула в сугробе. Но не успела путём затаиться, как осознала, что дед Мицай, без её участия может умереть!

Давно так не плакала Нюшка. Со словами «сиротинушка несчастная», сказанными в Татарске заплаканной старухою, запало ей в душу понятие, что право на слёзы, на капризы, на жалобы у неё отнято сиротством. С той самой поры она и начала сторониться чужой доброты. Хотя вряд ли столь малый человек мог осознавать, что тем самым Провидение хранит в нём чистоту собственного достоинства. Однако сдержанности этой в девочке накопилось столько, что сейчас, не заплакав, она могла бы ею задохнуться!

Но выплакаться досуха помешали ей скрип санных полозьев да конское фырканье. А ещё тот голос, что лился елеем на Марию в коридоре татарского госпиталя. Голос Бориса Михайловича, который спросил:

– Вот здесь она и живёт?

Нюшка отыскала в заплоте широкую щель и увидела потеху: плюгавый Осип, сосед стариков Мицаев, подёргивая нервными локотками, будто подхватывая сползающие брюки, силился вытянуть из обшивней [7] Обшивни – сани с высокой спинкой. толстого аптекаря. Раздутый сытой жизнью, тот колыхался пузырём в распахнутой кожуре тулупа и никак не мог вывалиться на свободу.

Вдруг он отстранил Осипа и сотворил глазами такой солнечный восход, что Нюшка сразу поняла, кого он тем сиянием пожелал ослепить.

Мария, одетая в свою полудошку, спешно подошла к саням, заговорила:

– Нет, нет! Што вы! Што вы! Только не сюда… Только не сюда!

– Господи Боже ж мой! – тихо воскликнул аптекарь. – Бедная моя! Запуганная моя девочка!

Нюшка подумала, что на том и притихнут его жалкости, да нет. Он даже кинулся в народную мудрость:

– Ч-что, милая? В чужом дому, как в дыму? И не жжётся, да плачется?

Продолжая кудахтать, он явно выжимал из Марии жалобу. Нюшке и той показалось, что тёткины дела и впрямь плачевны. Но Мария оборвала эту мазню. Забравшись в сани, она почти приказала Борису Михайловичу:

– Не надо… здесь!

Затем повелела:

– Давай, Осип, к тебе… Давай, давай!

Когда голоса вместе со скрипом санных полозьев удалились, Нюшка выбралась из сугроба. Она было направилась в дом, но на крыльце вспомнила, какую страшную весть несёт с собою. В голове её с быстротой несущегося под уклон колеса закружилась одна и та же мысль: сказать, что Мицай помирает, значит отпустить беду с языка…

Только вдруг «колесо» её страха налетело на стенку памяти. Нюшка вспомнила: когда в госпитале она очнулась от беспамятства, то сразу над собою услышала сказанное тётей Пашей-санитаркой:

– Помрёт девка!

Потом тётя Паша оправдывалась перед нею:

– И померла бы, когда бы не профессор Мыш, с Новосибирску… Приезжал на днях; тебя тоже доктора наши ему показали. Велел порошком каким-то новым поить… Без того порошка, девка, был бы тебе каюк!

Теперь, на крыльце, Нюшке показалось, что та самая санитарка и подсказала ей верный выход. Девочка даже огляделась. Но только воробьи под застрехой сарая трепыхались да чирикали, отгоняя от себя стужу.

Таким же озябшим воробьём Нюшка сорвалась с крыльца. Лётом пустилась она по-над стылой землёю в знакомый край деревни, следом за аптекарскими санями. Она была уверена, что если исполнит задуманное, то дед Мицай выживет…

Сани уже стояли в соседнем дворе, у самого крыльца. Меренок ещё не был выпряжен. Девочка перелезла к сенной двери прямиком через обшивни. Она не стала отряхиваться, не догадалась поправить платок, а вкатила туда, где её никто не ждал, встрёпанным пугалом.