Таисия Пьянкова - Я – дочь врага народа

– Пожалей себя – поплачь!

Из-под Марииной руки тут же стали вылетать круги и полумесяцы с удвоенной частотою. Но Дарья не обратила никакого внимания на этот галоп. Она продолжила начатое:

– Ради сыновей, Катя! Растопи слезой горючею свой камень сердечный. Очнись-погляди, да не одна ж ты на свете… Отпусти беду на люди…

Стол вдруг не заскрипел, а застонал под руками Катерины. Того напористей зазвучал цокот рюмки…

Однако Дарьино увещевание уже успело смениться русским причетом:

– Подыми глаза к солнцу ясному; заслезись хотя б его сиянием; закричи, заклычь орлицей стреляной; расщелкни нутро полёгшим колосом… Но не стой не молчи, как горелый лес. Не дари ты ворога омертвением… О-ох!

Старая Дарья охнула так, что выронила из рук долгую лопату, сплела над головой узловатые свои пальцы и тонко, немощно завыла…

У Нюшки по спине побежали мурашки…

Ударила копытом по столу дурная рюмка. Мария развязала на себе и вновь завязала передник.

А старая словно заново натягивала в душе своей спущенную охом жилу. Струна эта крепла, набирала силу… И вот разнеслось, зазвенело, заметалось от стены к стене:

– Ай, соколик наш, Распавлушенька! Ты зачем в степу развалился-спишь… Ты пошто глядишь сны несонные…

Старая не сдерживала больше в себе маеты. Слёзы бежали по морщинам, сливались на подбородке. Пред тем как пролиться на кофтёнку, они загорались в оконном луче заходящего солнца, а Нюшке казалось, что старая плачет кровью. Девочка сунулась лицом в скамейку и тоже зарыдала. Но Дарья и от того не унялась, продолжила:

– Ты лежмя лежишь в поле во поле. Весь обласкан ты злыми ветрами…

– И-и! – взвыла заодно с нею и девочка.

– Цыц! – рявкнула Мария, однако Нюшка её не услыхала, зато Катерина дрогнула, подняла голову, глотнула воздуху, положила руки за грудь и прошептала:

– Па-аша!

Нюшка вскинулась, увидела на её прежних глазах рябь, которая стала быстро набухать над краешками век…

Пальцы Катерины забегали по чёрному платку, распустили его концы, метнули накрыву в никчёмную теперь тишину, которая поняла свою ненужность и отступила перед зовом:

– Па-шень-ка! Пав-лу-шенька мой!

Дарья перекрестила Катерину со спины, прошептала:

– Слава богу! Прорвало…

Мария не выдержала, пропала за дверью комнаты и оттуда ругнулась:

– Чёрт знает што!

Опять подступила тишина, в которой Нюшка успела подумать:

«Если бы я умерла в госпитале, тётка Мария сюда бы не приехала…»

Катерина же огляделась, ровно желала извиниться за беспокойство, но не смогла ничего увидеть, кроме кинутого платка, подобрала, уткнулась в него лицом и ушла в морозные сени.

Пождав, когда за дверью раздадутся её рыдания, Дарья позвала:

– Мария, подь сюда!

Но та не удостоила старую даже отказом. И тогда от бабки, которая не пощадила даже Нюшку, Мария услыхала:

– Сука ты блудяшшая! Плачет по тебе поганый ошейник…

От порога, где она захватила одёжку для себя и Катерины, старая шумнула:

– Не забудь принять из печи готовое, прынцесса замызганная.

Марию словно вышибло из комнаты хлопком затворённой Дарьей двери. Она зашипела на Нюшку:

– Чего уши развесила? А ну! Живо! Спать!

Девочка кинулась в комнату. Не раздеваясь, нырнула под одеяло и там затихла…

Почти все прожитые в Казанихе дни Нюшка и ложилась, и вставала, видя перед собой недовольное лицо тётки Марии, которое всякий раз говорило ей:

– Скорей бы уж проклятый твой детдом открылся…

По строгому тёткиному приказу – не связываться со всякой деревенской сволотнёй – девочка сторонилась на улице ребят, за что шалуны обзывали её мамзелью и даже придумали считалку к весёлой своей игре:

Саму «выбражалу» никто не трогал, зато проигравшему лепился такой щелчок, что тот иной раз крутился винтом.

Забавой ребята тешились, а саму Нюшку почти перестали замечать. Только старая Дарья не давала ей оставаться в одиночестве. Мария не мешала старой привечать девочку. Дарья, что ни день, и сама торопилась явиться за Нюшкою, всякий раз повторяя:

– Пойдём скорейча. А то дед Мицай без тебя брыкается. Чего доброго, опять ногу зашибёт.

От стариков девчушка узнавала все деревенские новости и заботы. Примерно то, что:

– Ниловна-то, Катерина, с осени закрутилась на ферме – не обнясла дом завалинкой; морозко-то в горницу и пролез, обдышал весь угол; несёт таперича оттуда сыростью…