Таисия Пьянкова - Я – дочь врага народа

Кажется, получилось:

Получилось!

Душа её ликует! Ей мало в груди места! Она рада сейчас полыхнуть даже песнею, как полётом… Откуда только голос берётся? Гармонист ошарашен…

В окна заглядывают ребята… А в словах Лизиной песни, заученной от бабушки, пылает пожар, в котором высвечивается обезволенный завоеватель мира:

Гармонист сливается с гармошкой, наперекор состоянию Наполеона, блаженствует, закатывая глаза и шевеля губами…

Не помня двух строк, Лиза не смущается, озвучивает их только голосом и дальше поёт:

Дверные створки поскрипывают. За порогом шепотки:

– Во! Даёт Быстричиха!

– Теперь её… вообще – пальцем не тронь…

Но песня не заботится о защите исполнительницы, она повествует о том, что думал Наполеон Бонапарт 135 лет назад. А он думал:

Гармонь ещё звучит, а Лиза уже пугается – стих-то свой недоучила!

– Куда ты? – шумит ей вослед гармонист. – Вернись! Ты же – талант!

Но «талант» уже в коридоре. «Талант» шепчет своё:

Тогда гармонист куда-то исчез. Говорили – запил. Концерт не состоялся. Но Лиза о нём не печалилась. А теперь она зачем-то вспоминает, что может петь. Душа рвётся овладеть непонятной силою… Она не осознаёт того, что поэту необходим слушатель. Она хочет знать, услышат ли её голос люди?

Губошлёп частенько организует ребятам выступления, но Лизу не приглашает.

– Развела, поньмаешь, лирику, – говорит он. – Не хочешь писать по-человечески, как хочешь…

– По-человечески – это по-вашему? – вроде как наивничает Лиза.

Губошлёп понимает её умышление, но отозваться надо: всё-таки – наставник! Потому отзывается:

– По-рабочему! А это значит – по-советски!

– Это вы по-советски хотели техничку из меня сделать?

Разговор идёт при всём объединении. Губошлёп теряется до кашля. И уже сорванным голосом оповещает:

– Ладно, ребята… Что-то я занемог. Ступайте домой. До пятницы…

Лиза домой не торопится. Она, одинокая, бредёт парком, подшвыривая ногами оборванную сентябрём листву. Думает: стоит ли быть задиристой? В то же время образует рифмы. Она словно разом движется по земле и витает в потоках неведомой силы, где улавливает слова, посылаемые наитием. А строки стремятся к Михаилу, потому сомневаются и лукавят:

Издалека Лиза видит у своего подъезда человека.

«Опять ждёт! – надеется она и противоречит себе. – Думает, что я цену себе набиваю».

Она придерживается за клёном – ждёт: уйдёт ли…

А новые строки, словно зимой голодные воробьи, спешат слететься на её мозги, как на жменьку брошенных семечек:

Словно стреляет она в Михаила стихами и уже не прячется, а идёт в наступление – прогнать!

Но! Перед нею Губошлёп!

– Ты чего тут забыл? – хамит Лиза.

– Поньмаешь, – произносит тот ненавистное для неё слово. – Ты это… Не ершись… Совсем-то уж… Ну, свалял я дурака… Прости… Не век же помнить?.. Скажи вот лучше: когда у тебя отпуск?

– В декабре! – настораживается Лиза.