Сара Эверетт - Если бы всё было иначе

– Я и не думала дуться! – возмущаюсь я. – Поверить не могу, что ты вообще это помнишь.

Я не могу поверить, что в его памяти остались хотя бы какие-то воспоминания о нас из прошлого. Теперь мы лишь горстка пепла, сгоревшие останки, по которым трудно понять, кем мы были раньше.

Люк придвигает ко мне голову, пока наши губы не соприкасаются.

– Я помню все, – говорит он, и я вспоминаю его слова о том, что раньше он сделал бы ради меня что угодно. Я закрываю глаза и жду, что он меня поцелует, но он этого не делает. Его губы застывают в этом касании.

Чего он хочет?

А потом я вспоминаю кое-что еще: я сама все это начала.

Когда Мэл сказала, что хочет каждое мгновение провести счастливой, благодарной, красиво одетой и храброй, я превратила эту фразу в свой личный девиз. Я решила больше не терять время, сделала первый шаг и поцеловала Люка.

Но это было в прошлом году.

Чего я хочу сейчас?

Прежде чем я понимаю, что происходит, на этот вопрос отвечает мое тело. В следующую секунду я уже сижу на животе Люка в темноте нашей палатки. Мы целуемся – жадно и неистово, требовательно и отчаянно. Наши руки пытаются сделать слишком много движений сразу. Пальцы Люка одновременно в моих волосах, под майкой и на изгибе моих ягодиц. Я зарываю ладонь в его волосы, хватаю в кулак его футболку, потом залезаю под нее.

– Что? Что ты хочешь? – спрашивает он, удерживая мои беспокойные руки. Как будто он сам не делает то же самое.

Мои губы слишком заняты, чтобы отвечать, поэтому я просто тяну его за футболку. Он на мгновение отрывается от меня, чтобы стащить ее через голову. Я пальцами прокладываю маршрут по его груди, брюшным мышцам и пупку.

Я кусаю его за нижнюю губу, и из его горла вырывается гортанный звук.

Люк пытается нащупать пуговицу на моих шортах. Наконец он ее расстегивает и просовывает палец под резинку моих трусов.

Леденящий кровь крик заставляет нас замереть. Мы все еще прижимаемся друг к другу с отчаянно бьющимися сердцами и пальцами, застывшими в неловком положении, когда мы слышим голос Уиллоу.

– БРЭТТ, НА ЧЕРТА ТЫ ЭТО СДЕЛАЛ?

– Шш, – пытается успокоить ее Брэтт. – Прости, пожалуйста. Я не думал, что ты так испугаешься!

– Я приняла тебя за чертова медведя!

Мы слышим, как ее ладонь со шлепком касается его кожи.

– Ты такой идиот!

– Прости, малышка.

– Мы, наверное, их разбудили. Ребята, если вы проснулись, то извините, – говорит Уиллоу. – Просто Брэтт у нас страшный придурок.

Мы с Люком смотрим друг другу в глаза в темноте.

Мы выныриваем из дымки сумасшествия и желания, на мгновение снова становясь собой. Двумя разбитыми, злобными, усталыми душами, чья любовь оказалась не исцеляющей, а разрушительной.

Чего я хочу сейчас?

Я хочу быть чем-то бо́льшим, чем просто ошибкой. Хочу стать лучше, хочу любить кого-то, кого еще не успела потерять.

Не говоря ни слова, я перекатываюсь на землю, прижимаю колени к груди и поворачиваюсь к Люку спиной.

Проходит целая вечность, прежде чем я засыпаю.

Когда я просыпаюсь, Люк лежит лицом ко мне и обнимает меня за спину.

По дороге домой мы молчим. Мне кажется, что поездка длится гораздо дольше, чем вчера. Уиллоу периодически снимает видео. Я слушаю музыку в наушниках, а Люк снова склоняется над книжкой. Все утро мы с ним отводим друг от друга взгляд, но на сей раз дело не в том, что наделала я. Дело в том, что наделали мы – точнее, почти наделали.

Когда Брэтт тормозит перед моим домом, Люк чмокает меня в уголок губ. Мне даже начинает казаться, что он… стесняется.

– Увидимся в понедельник! – кричу я Уиллоу и Брэтту.

Шагая по подъездной дорожке, я спиной чувствую взгляд Люка, но не оборачиваюсь.

Родители сидят на новом диване перед телевизором.

– Ну как все прошло? – спрашивает мама.

– Хорошо.

– Насколько далеко на север вы заехали?

Мне не очень хочется обсуждать подробности этой поездки, но, кажется, родителям в самом деле интересно. Мне непривычно, что я могу делиться с ними своими впечатлениями от путешествий или других событий своей жизни, и внезапно я ощущаю себя маленьким ребенком. Мне не терпится рассказать маме с папой о том, как я отдохнула в лесу; о том, что мы там видели и что делали, и как я изменилась благодаря этому опыту. Поэтому я сажусь на диван и говорю несколько минут подряд. Я рассказываю им, где мы гуляли, как у нас не получалось разбить палатки и какая невыносимая стояла жара. Разумеется, я оставляю при себе ту часть повествования, в которой я набрасываюсь на Люка, хотя она запечатлелась в моей памяти ярче всего остального. Когда я встаю, чтобы пойти в свою комнату, мама тоже поднимается с дивана и крепко меня обнимает.