Юрий Каракур - Фарфор

Преодолевая дефицит, мы были однажды у тёти Лары в гостях. Мне только исполнилось пять лет, меня взяли, чтобы предъявлять в магазине продавщицам: вот, две детские руки, давайте больше колбасы, сыру, конфет. И меня предъявляли: мы купили два килограмма птичьих конфет – «Ласточка» и «Буревестник», которые звали в высокий полёт (на жёлтом и на белом фоне), и у нас выросли собственные крылья за спиной; две больших палки ветчины в красной оболочке – сложить крестом и преклонить колено; два килограмма теснящихся податливых сосисок, которые бабушка приморозила перед отъездом, и они окрепли и затвердели. Из поездок по магазинам я помню угол какой-то улицы и необходимость перейти дорогу, остро пахнущую раковину входа в метро, ловкие турникеты с фокусом – кинул жетон и проскочил. Я не помню, были ли мы на Красной площади, видели ли хоть одну высотку, но маленькое, поднесённое к глазам запомнилось. Тётя Лара жила тогда в коммуналке на станции «Спортивной» – высокие потолки, высокие окна, высокая соседка со сложным характером. У соседки в ванной хранилась круглая баночка с блестящей крышечкой, которая ужасно мне понравилась, я даже не думал, что баночки могут быть настолько маленькими. Я открыл баночку, и она прекрасно пахла, и дно у баночки начиналось прямо вот сразу под крышечкой. Я поводил пальцем по дну, и оно вдруг продавилось. Я попытался всё вернуть и расправить дно, но стало ещё хуже. В итоге я задвинул баночку подальше на полку, она стояла там и тикала, а потом вдруг рванула, когда соседка захотела помазать веки новым кремом. Начался крик на кухне, бабушка увела меня гулять во двор. И отчего-то – будто промыли в проточной воде – помню поездку в троллейбусе, запотевающую близость стекла, выскочивший сквер с яблонями, на которых краснели яблоки, и то, как меня это поразило: висят и бери сколько хочешь. Мы шли по какому-то московскому скверу, тёплая осень, тётя Лара с бабушкой в ранних плащах. Мы уже всё купили, и у бабушки лёгкое закупившееся сердце. А я упрашиваю их: давайте пойдём и поищем сад с яблоками, я видел из окна своими глазами. Яблок, конечно, не нашли. Но до сих пор, хотя проступили уже вокруг меня московские жилы, до сих пор оборачиваюсь иногда: не этот ли сквер? не видно ли яблок? Спустя годы после поездки вскрылось: «Ты не помнишь, как она нас уложила вдвоём на раскладушку?» Я не помнил, а тётя Лара тогда сказала, что у неё очень удобная раскладушка. И мы с бабушкой легли вдвоём и повисли, как в мешке. А сама она легла на кровати и расхваливала ещё со своей перины эти старые пружины. Очень удобная раскладушка, Галочка! И как захрапит. Бабушка лежала со мной под боком, смотрела в потолок. Помню ли, как бабушкино сердце обиженно билось у моего уха? Нет, не помню, а оно билось. И перед отъездом не покормила даже: чай с баранкой, вода с нулём, в животе урчало от голода уже в Балашихе. Бабушка зареклась и больше не ездила к тёте Ларе. Да и сосиски быстро надоели, полгода ели их, откалывая отвёрткой и молотком от замороженных братьев.

С тех пор тётя Лара сумела выбраться из коммуналки и съехалась с дочкой Таней. Теперь они жили в трёхкомнатной (и обязательно добавлялось: крошечной) квартире в Ясеневе. За этим стояла какая-то с трудом преодолённая сложность, почти авантюра – выписать и прописать свекровь, а потом убедить жить с другим сыном в Московской области. Притом свекровь – резкая, склонная к скандалам женщина, которая один раз сказала такое: «Лариса Фёдоровна, помолчите!» Мы с бабушкой её за это втайне уважали. Дочка тёти Лары Наташа развелась и вышла замуж за швейцарца, переехала в Женеву, оставила взрослую дочь Жанночку в Москве, а из Швейцарии присылала шоколад, брюки, лекарства от давления, фотографии с Женевского озера ( мы с Вальтером, осень 1993 г. ). Тётя Лара съездила к ним посмотреть на заграницу и осталась на фотографии в сером плаще, в тёмных очках, позади – Женевский фонтан ( Женева, 1996 ). Но потом как-то повздорили с Наташей (им больше двух недель вместе нельзя), и Наташа кричала («Ты снова начинаешь, мама!»), а тётя Лара плакала на кухне с Вальтером, тихо, непонятно, по-русски высказывая свою обиженную любовь. Всё это называется «тошша» – Наташа научила его. Больше тётя Лара не ездила в Женеву, но мучила нас фотографиями: десять на пятнадцать, сто штук, это Жанночка поехала к маме, это они в Цюрихе, это Жанночка в Альпах, она не толстая, у неё просто широкая кость.

– Ох, Галочка, как я рада, что добралась до тебя, – объявляет тётя Лара, когда мы входим в квартиру. Бабушка злая от тяжести сумки (я нёс до дома, а она по лестнице) и уже наслушалась: в автобусе был открыт люк, и оттуда поддувало, и тётя Лара всю дорогу прикрывалась шарфиком, потому что дуло прямо в шею, а у неё и так немеет рука.