Димитр Коруджиев - Невидимый мир

При мысли о тонкой преграде, отделяющей меня от него, прикосновение грубой портфельной кожи делается невыносимым. Осторожно опускаю портфель под ноги.

Приступаю шаг, другой, гипнотически притягиваемый отвором с контурами листка. Сам листок касается моего плеча, моего лица, волос — невыразимо приятно. Я медленно нагибаюсь, становлюсь коленями в тротуарную грязь. Позади меня раздается стук — наверно, падает некрепко утвержденный портфель. Упираюсь в края руками, наклоняюсь еще и еще и вот, приникнув к отвору глазами, разглядываю вблизи…

Закрываю собой электрический свет, но его и не нужно, у них там, внизу, собственное освещение. Странно — я не впадаю в панику, скрючился, и ничего. Рассматриваю домики и людей, которые снуют между ними. Домики такие разные, а люди такие крошечные, что мне трудно сориентироваться в хаосе этого малого мира. Тайно и не вполне осознанно начинаю мечтать о чем-то еще более необыкновенном, о новом чуде, как будто чудеса мне предстоят бесконечно. А вдруг они окажутся скучными, эти невидимые миры? Разве не возможно такое?

Прилепившись лицом к отвору, дышу прямо в него. Человечки внизу не смущаются, не обращают внимания, двигаются и двигаются. Здесь, на границе обоих миров, никаких от них звуков не слышно — мне мешают привычные шумы вокруг. Но что это — едва уловимый стук? Не снизу ли он идет, не дверца ли это хлопает под порывами ветра? Весь напрягшись, ловлю этот знак, приобщающий меня к крохотному народцу. Его беспомощность меня беспокоит, спрашиваю себя: а вдруг просочились туда дождевые капли — в тот миг, когда листок поднимался, а я еще не склонился? Следов наводнения не видно, и я радостно улыбаюсь. И тут же мысль о своем оскале, способном ужаснуть человечков, заставляет меня стиснуть губы. Напрасные опасения. Не замечают, что я вишу над их головами. Стук удаляется…

В душе, огромное и пустое, разрастается чувство, похожее на боязнь. Разочарования или встречи с непостижимым? Крохотные человечки суетят свою суету, и мне никогда не узнать какую. Прихлынувшая кровь тяжелит склоненную голову.

Первая различимая деталь одного из домов — что-то тоненькое и белое, то видимое, то нет, вопреки неподвижности. Почти не ухватишь взглядом, глаза мои слезятся от напряжения. Рука, наверное рука крошечной женщины, высунутая на улицу из окна.

Чувствую, как по телу разливается теплота.

Как давно не испытывал я такого одушевления, такой страсти! А что, если мне, обычному из обычных, явиться перед этими человечками пытливым духом, познавшим собственный мир и возжелавшим пробраться к ним, в неизведанное? (Я плотнее прижимаю к отвору лицо, пытаясь его заткнуть — как бы не увидели снизу, что я разлегся в грязи и что много тут таких бегает вроде меня.) Не тянется ли из окошка нежная ручка тамошней Гретхен? Что знает она? Чего ожидает? Не моего ли сошествия? Я бы мог ее поразить и увлечь, я, не способный ничем поразить самую что ни на есть обычную женщину! Возносился ли я когда-нибудь столь высоко? Выше презренных различий — этих искусственных перегородок? Я способен питать влечение к существу стократ меня по размеру ничтожнее, не то что иной нации, расы или происхождения, а — поверить трудно — иного мира!

Пробую просунуть руку вовнутрь, но потом решаю: лучше влезть. Верчусь, примериваюсь различными частями тела к проему, разгоряченный безумной надеждой. Чуда не происходит. Занимаю положение, которое недавно покинул. Задыхаюсь. Рука исчезла, дома я не запомнил…

Потеряв ориентир (второй уже раз после дверцыного стука), я возвращаюсь в прежнее состояние, подобно телу своему, принявшему прежнюю позу.

Что заставляет нас повернуть голову ни с того ни с сего? Какой-то мальчишка исчезает с моим портфелем в толпе. Не вскакиваю, не бросаюсь следом. Пусть его, я не против. В тот же миг замечаю, что листок кружится над моей головой. Охраняет меня. Спасает от неудобства, защищает от мимо идущих. Пока он здесь, никто не остановится, не посмеет крикнуть: «До каких же пор будет валяться на тротуаре эта пьянь?» На глаза набегают слезы, я шепчу: только он за меня… Только он…

Но слезы мои недолги, развеселенный внезапной мыслью о собственной недосягаемости, я принимаюсь насвистывать веселый мотив. Меня подмывает дунуть вниз, чтоб не смогли устоять несколько человечков, пускай они посмеются. Вот еще, пристало ли мне их смешить, не лучше ли посмеяться самому? Грудь мою распирает мало-помалу гигантский хохот, смех богов — великодушный и всепрощающий. Я намерен повалять эту мелюзгу подо мной (то-то будет куча мала), порушить кое-какие домишки, устроить себе потеху. Я намерен повеселиться в полную силу!