Димитр Коруджиев - Невидимый мир

Первые его слова застали меня врасплох.

— Как водка? — спросил он по-свойски, без следа фальши или неловкости.

— Столичная.

— Чудесно! — сказал бывший начальник и щелкнул официанту пальцами. — Рюмочку водки, Милен, — проговорил он все так же свойски, — и… томатный сок, дорогой, вот как товарищу.

Обыкновенная на первый взгляд фраза Марина Петрова подействовала на меня ошеломляюще, усиливая неясное напряжение ситуации, в которую я попал.

Чтобы польстить мне, ссылался на мой пример человек, называвший официанта по имени и «дорогой». Я по именам не знал никого — ни официантов, ни парикмахеров, ни продавцов. Откуда мне было знать — наконец-то я это понял! — если они меня знать не хотели. Их имена были мне неизвестны, потому что они не сочли нужным под тем или иным предлогом сообщить их мне, маленькому и случайному. Меня обслуживали рядом с Марином Петровым. И вот теперь через обращение «Милен», со ссылкой на мой пример, бывший начальник возвышал меня до себя.

Официант принес заказ неприлично шустро — все же целый город говорил о махинациях его клиента. Другие посетители наблюдали нас отовсюду. Я себя почувствовал неловко — словно попавшийся соучастник.

Бывший начальник отпил глоток и вздохнул.

— Если не выпью рюмку после обеда, весь вечер точно больной, — пожаловался он. — Привычка…

Я взглянул на него в полной растерянности. Продолжая разговор в таком духе, он меня все сильнее притягивал к людям, которые не только запросто называют официантов по имени, но и смеют иметь особые послеобеденные привычки. Уклон разговора в особую сферу жизни, мне неведомую, вдруг показался столь приятным, что, пренебрегая остатками своего прежнего мнения и взглядами окружающих, я ответил угодливым тоном:

— Конечно, приятно после обеда расслабиться. Одна рюмка, и настроение идет в гору. Я в это время тоже…

Закончить я не сумел. Первый же опыт перескочить рамки своей категории оказался неуспешным — явно не хватало терминологии.

— То-то и оно, — снисходительно продолжал бывший начальник. — Я в это время обычно заскакиваю в мотель, но сегодня моя машина на профилактике.

Я беспомощно замолчал, чувствуя всю бессмысленность разговора. Да и разговора не получалось — с треском проносились мимо слов, о значении которых мне всегда было как-то неловко думать.

Мотель находился километрах в десяти от города. Машина у меня тоже была, но я туда никогда не ездил. В детстве я считал, что виллы, где жили некоторые мои одноклассники, определены для особого счастья. Мне снились тенистые аллеи, по которым они уже прогуливались с девушками. Повзрослев, я испытывал почти неосознанный интерес к мотелю, таинственному месту, куда кое-кто из местных шефов возил чужих жен (так говорили в городе). До мотеля я мог на машине добраться за пятнадцать минут, но не делал этого — воспоминание о недоступно шикарной жизни отравило бы меня навсегда. Я бы съездил туда туристом — у меня не было ни возможности, ни тем более решимости проникнуть в самую суть — и вернулся бы с поверхностными впечатлениями, как после посещения страны, чей язык непонятен. К тому же Марин Петров, который был в мотеле как у себя дома, мог проехаться туда в черной «волге» с шофером, а уж такого-то со мной никогда не случится. Ну и ладно, что же мне еще оставалось, как не хранить собственное достоинство? Зачем было угодничать? И все же — подведенный внезапно появившейся мыслью, подленькой и унизительной: «А что, если бы мы с ним познакомились раньше?» — я сказал:

— Да, хорошее местечко этот мотель, особенно если туда забраться с женой, чужой разумеется…

Бывший начальник хохотнул и благожелательно вознес рюмку, собираясь чокнуться.

— Славная штука, — ответил он. — Не всякому удается… Жаль только, что мы стареем…

Последние слова произнесены были столь бодро, их интонация так не соответствовала содержанию, что даже упоминание процесса, одинаково для всех неприятного, не смогло нас сблизить. За спиной у меня шептались — прохаживались, наверное, на мой счет.

Мне хотелось чем-нибудь от него отгородиться: вынуть, к примеру, из кармана скомканную бумажку, разгладить ее ладонью и долго читать или облить себе брюки, долго и усердно тереть пятно солью, разглядывать его. Бывший начальник явно меня считал за мелочь, тем лучше, почему бы мне не заняться тогда своими мелкими делами? Можно себя отстоять и по-другому — припомнив свои смелые дискуссии с директором, человеком принципиальным, любящим выражаться без обиняков. Это бы мне помогло сказать что-то самостоятельное, такое, что увело бы разговор из круга проблем шикарной жизни… И тут я услышал свои слова: