Димитр Коруджиев - Невидимый мир

Постепенно Павлов перестал замечать, куда идет.

Шаги становятся все медленнее, фигура — все сутулее, сумка на плече — все тяжелее, и это уже не сумка, а рваный мешок… Исчезает куда-то бухгалтер Павлов, исчезают шоссе и высокие здания. Пробудившийся после долгого сна гном с белой бородой, в шапке с кисточкой и в громадных башмаках с загнутыми носами тяжело ступает по раскисшей от вечной сырости земле. Стая ни на минуту не смолкающих ворон с карканьем кружится над его головой. Густые испарения поднимаются над лесом, над поляной, по которой он идет. Все вокруг становится неясным и расплывчатым: деревья, облака. В пробивающемся сквозь птичий гомон молчании — мрачная и торжественная таинственность. Согнувшись под тяжелой ношей, гном потихоньку приближается к лесу, где разыгрывается извечная драма — где борются добрые и злые силы.

— Эй, приятель! — послышался чей-то голос.

Павлов обернулся, словно во сне увидел остановившийся рядом автобус и людей, которые с сочувствием смотрели на него сквозь стекла.

— Что с тобой? Ты еле плетешься, — сказал тот же голос. — Давай садись, хоть здесь и нет остановки.

Только теперь Павлов выпрямился, поправил сумку на плече и заметил водителя, высунувшегося из окна.

— Я вам очень, очень, очень благодарен, — сказал Павлов, сел в автобус и занял место на заднем сиденье.

Он все еще не мог прийти в себя. Гном уходил куда-то в сказку, не сознавая того, ведь он был сказочным существом, — но именно там, он знал это, его ожидало что-то важное.

«Сказочное и важное», — сказал себе Павлов.

Потом повторил:

«Сказочное и важное… Таким все должно быть».

Но не смог вспомнить ничего, что было бы таким.

В памяти проплыла вереница приятных, но вроде бы незначительных эпизодов из его жизни. Потом вспомнились и другие случаи, когда его пытались облить грязью — он не хотел к ней прикасаться, чтобы не разносить ее дальше. Да… Вся его жизнь — только тончайшее сплетение маленьких радостей и мелких огорчений, и ничего значительного.

Настроение немного испортилось. Все же, как зачарованный, он повторил про себя:

«Сказочное и важное…»

В следующую минуту Павлов уже ни о чем не думал, он перестал замечать, что происходит за окнами автобуса. Как и все остальные пассажиры, он сидел, уставившись вперед. Их затылки, грязная дорожка в проходе между сиденьями, полая металлическая перекладина возле передней двери — все это не проникало в его сознание. Такое состояние отрешенности в дороге испытывают многие люди, но у Павлова оно было по другой причине — ведь сейчас он чувствовал себя частью маленького коллектива и, сидя рядом с этими людьми, даже в мыслях старался ничем от них не отличаться.

Но когда в центре города он вышел из автобуса, вдруг без всякой причины ему вспомнились слова, которые часто повторяла его жена:

«Ты никогда не сможешь, ты всегда будешь вести себя так, будто это не ты, а какой-нибудь самый заурядный человек».

«Что значит „не сможешь“?»

«Ведь только я по-настоящему знаю тебя». — Жена не слушала его, она смотрела на него невидящим взглядом, а в ее голосе звучали любовь и горечь.

Павлов шел к своему дому мимо звенящих трамваев, черно-серых зданий, знакомых витрин, табличек с именами врачей, дантистов и парикмахеров — некоторых из этих людей, наверно, уже не было в живых, а таблички все еще висели на стенах домов. Павлов любил эту привычно-обыденную атмосферу вечернего города, когда на темнеющем небе вырисовывалась наслоившаяся за день усталость, а из невидимых недр веяло дыханием пыльной, душной книжности.

Но он любил и те минуты, когда сгорбленный гном шел под пронзительные крики птиц, неся свой полный подарков мешок. Правда, сейчас, видя на каждом шагу свое отражение в витринах, он считал эти мечты наивными. Может быть, несовместимые влечения владели его душой? Павлов не думал об этом. Полуосознанно он поглощал свое очередное удовольствие.

Но, прежде чем переступить порог дома, он должен был пережить еще что-то. Еще? А были ли у него на самом деле какие-то переживания? Когда он начинал размышлять о мелких эпизодах из своей, в общем-то, безбурной жизни, ему всегда казалось, что она наполнена детскими, бесполезными, никому не нужными переживаниями. Тогда он говорил себе, что наивны не только отдельные моменты, но и вся его жизнь в целом.

Павлов уже видел застекленную дверь своего дома, предвкушал, как войдет в свою маленькую квартирку… Снова напомнила о себе неизжитая и странная привычка, снова в сознании промелькнуло одно из немногих известных ему французских слов — «лонтан», означавшее что-то далекое. Слово расстелилось светлой дорожкой на его пути к подъезду, и он зашагал, охваченный скрытой радостью возвращения. И вдруг он увидел директора Топалова.