Игорь Шестков - Приложение к собранию рассказов в двух томах. Том 3. Пациент 35

Его русизмы будят во мне зверя. Могу книгу изорвать.

Терпеть не могу лингвистическую навязчивость, настырность забубенных игрецов в православие, самоназначенных протопопов аввакумов! Рассчитывающих на счетах свое житие…

Какая злая графомания терзала этого бывшего зека! Какая энергия! Какая опасная мнимая доверительность таится в его предложениях!

Сколько имен, ложноисторических мизансцен, сердечных откровений, вселенских излияний, профетических догадок! И какая сумасшедшая самоапологетичность!

Увы, у меня от чтения солженицынской прозы эйфории не возникало. Скорее приходило чувство отравленности языковыми консервами.

Я восторгался не скучным Иваном Денисовичем, а его двоюродным дедушкой Акакием Акакиевичем, не «Одним днем», а «Записками сумасшедшего» и «Капитанской дочкой»…

Мне всегда казалось, что тексты Солженицына страдают провинционализмом, национальной ограниченностью, тенден-ционностью, упрямой предвзятостью. Из них сочится солжова кислота, яд мерзотной русской истории.

Пытался писатель всю жизнь этот яд из словесной ткани выполоскать.

Не только воссоздавать-наблюдать характеры, но и оправдать Матрен и Иванов. И разнообразных упрямо-положительных Столыпиных. И найти-назначить виноватых. Потому что был убежден, что есть виноватые в абсурдной и страшной русской жизни. И нашел. Понятно кого. Кого все они находят.

Позже обрел Солженицын и милых русскому сердцу друзей — Путина и ФСБ.

Захотел учитель математики не писателем русским стать, а пророком-советчиком-и-поводырем русской истории… Забыл, что ей чихать на поводырей… И на их косточки…

Взлетел с дачи Ростроповича… И приземлился со всеми своими тяжеленными «Колесами» на Лубянской площади. Где раньше Железный Феликс стоял.

Там и поставят растроганные чекисты Солженицыну памятник. На могиле великой русской литературы.

Многие русские писатели потеряли чудесный дар художественности и сломали себе хребты в попытке стать провидцами, спасителями, оправдателями… Примеры общеизвестны.

Откуда берется эта мания величия? Эта хроническая переоценка себя и литературы.

Оттуда же, откуда произошли «Третий Рим», «Соборность», «СССР — оплот мира и социализма», «Живее всех живых», «Догоним и перегоним», «Великий Сталин»…

От комплекса неполноценности тысячу лет поротого холопа, которому подавай не страну, а державу, империю, шестую часть земли. Не премьера, а президента, государя, народного лидера, царя. Генсека Красно-Солнышко… Светоча-генералиссимуса…

Не может русский человек жить без самоослепляющего патриотического бреда.

Без иерархии, икон, кнута, врагов и светлой цели…

Художник норовит стать демиургом. Топтун — президентом. Штангист — святым. Писатель — всезнайкой, провидцем, вселенским учителем жизни. Иоанном Златоустом. Сидящий на грязной кухне интеллигент рассуждает и судит как фельдмаршал. Маленький серый Путин глядит державным орлом и мечет в разные стороны молнии. Бывший зек Солженицын дает советы вождям, нации и всему миру.

Переписывает историю на свой лад. Самодеятельно воскрешает нелепые устаревшие слова-лазари…

Сим Симыч Солженицын особенно страдал отсутствием чувства юмора, был начисто лишен спасительной самоиронии. Может быть, именно это и превратило его в комичную и щемяще неприятную литературную фигуру. Нельзя так патологически серьезно смотреть на самого себя и на жизнь — козленочком станешь. Или козлищем.

Никогда не забуду чудную картинку — Солж в дурацкой шапке принимает на вокзале хлеб-соль.

Отвратительную гебешную новосоветчину он приветствовал как возрождение русского народа…

Подарил Путину пару золотых шаров.

Я читатель, ценю художественность. Мастерство писателя. А не его православие или народность. Солженицын пытался всю жизнь играть роль учителя. Это снизило уровень его перегретой, политизированной псевдоисторической прозы.

Солжа приворожили духи русской жизни. Казенные тяжелые вонючие духи. Фантомы государства — бетонные и асфальтовые чудовища.

Всех без исключения своих героев он сделал заключенными в лагере. В лагере России. В ее сучьей истории…

Ни Вермонт, ни Швейцария ему не помогли. Солж навсегда остался заключенным.

Если себя «зарядить» Далем, славянофильством, монархизмом, православием и народностью, то зеленая крылатая змейка — художественная правда, вильнув хвостиком, исчезнет. Спрячется за камешки. Ни энергией, ни дисциплиной ее не до-стать… Ни двадцатилетним трудом. Своевольна. Особенно не любит монументальные замыслы.