Авраам Иегошуа - История разведенной арфистки

– Спасибо, – тронутая подобным вниманием, ответила израильская арфистка. – Свое я уже и отплакала, и отмолила. А ты, без сомнения, можешь оставить меня здесь. И с этими словами она вложила ему в ладонь двадцатишекельную купюру – более чем достаточную, по ее мнению, плату за услуги по сопровождению.

Для возвращения избрала она другой, более пологий спуск и вскоре оказалась у собственного дома в родном своем районе. Оказавшись на лестнице, она поднималась по ступенькам в тайной надежде поймать ультрарелигиозных мальцов на месте преступления перед телевизионным экраном, жадно глотающими животворный эликсир, – занятие, для которого как нельзя лучше подходила только что сделанная ею покупка, способная просвистеть над грешными их головами, особенно если сопроводить этот свист громовым ударом об пол.

Но в квартире царила тишина. Могло ли случиться, что старший из преступников был заново возвращен в хедер, в школу, от фундамента до крыши заполненную изучающими Тору, а для буйного малыша был найден другой надзиратель, способный справиться с малолетним цадиком ?

Она положила завернутую в газету плетку на крышку телевизора, словно для доказательства ее существования, но после того как, переодевшись в легкий халат, спокойно сделала несколько глубоких глотков из бутылки с водой, успокоилась и переложила грозное оружие на полку шкафа, несколько выше парадного черного костюма, все еще ожидавшего нового своего владельца.

Целых два дня она не выходила из дома, но незваные гости не появлялись. Она отодвинула засов, ожидая их появления в любую минуту, но их не было. В конце концов она вышла из квартиры и отправилась на репетицию иерусалимского симфонического оркестра, надеясь, что эта парочка воспользуется ее отсутствием…

но все было напрасно. Выглядело это так, как если бы неким таинственным образом им удалось узнать о плетке, поджидавшей их на полке, под которой висел отцовский костюм; о плетке, все еще завернутой в старую иорданскую газету. Уж не напрасно ли она принесла в свой дом эту плеть? Иногда она испытывала при мысли об этом нечто вроде смятения. Она, правда, знала уже, что, возвращаясь в Нидерланды, она обязательно захватит ее с собой и с удовольствием преподнесет сей экзотический презент дирижеру оркестра.

Каждое утро она разговаривала с матерью, но пока что так и не могла понять, каким будет ее решение.

– Я ничего не собираюсь скрывать от вас, дети, – говорила та, извиняясь. – Я и на самом деле разрываюсь надвое, не в силах остановиться на чем-нибудь одном. Когда я по утрам пью кофе с каким-нибудь соседом, который делится со мной свежими происшествиями, я говорю самой себе: «Ты – вдова, а место это – среда твоего обитания». Но когда внезапно к нам присоединяется какая-нибудь женщина из тех, что все вокруг осыпают пеплом, ухитряясь при этом говорить не закрывая рта и не давая никому произнести ни слова, тогда я говорю себе: «Какого черта я здесь делаю? С людьми – очень тебе приятными и не очень, следует общаться до тех пор, пока ты можешь по своему желанию включать или выключать их из своей жизни». Но здесь… здесь у тебя нет возможности защелкнуть замок, говоря иносказательно и метафорично, а если ты и защелкиваешь этот замок, то все равно ты не забываешь, что у администрации имеется запасной ключ, чтобы войти к тебе. И если ты, дорогая моя, скажешь мне, что не существует столь уж значительной разницы между дверным замком и засовом, потому что и так, и так никто не войдет в твое жилище, предварительно не постучав, ты все-таки должна согласиться со мной, что если ты хочешь умереть – закрытая на ключ не так все же надежно, как на засов, – в случае если кто-нибудь захочет вторгнуться к тебе в последний момент.

– Что за шутки, мама?

– Я не шучу.

И, помолчав, она продолжила:

– В столовой, глядя на щедро уставленную яствами буфетную стойку, я говорю себе: «Да, мадам, все это принадлежит тебе. И находится там, где находишься ты сама, где тебе хорошо и покойно. Здесь не придется тебе доедать остатки приготовленного вчера, а то и позавчера, отбросы, которые жаль было просто выбросить». После чего, умиротворенная, возвращаюсь в крохотную свою квартирку, но это, увы, не гарантирует мне, что кто-нибудь из нежелательных гостей не захочет нанести мне визит – вроде одной старухи, оставившей врачам легкое и половину печени и при этом порхающей повсюду, как молодой воробей. По-моему, она влюбилась в меня – так это по крайней мере выглядит; она ни на минуту не оставляет меня одну, очевидно, желая приободрить и подготовить к ожидающему меня будущему, она ужасно будоражит меня, рассказывая о том, что может произойти с каждым моим органом (оказывается, я даже не подозревала, сколько их у меня) – с каждым в отдельности и со всеми вместе, отчего все они – так же вместе и по отдельности, начинают у меня болеть.