Авраам Иегошуа - История разведенной арфистки

Домой я вернулся в полдень. Его дверь была заперта. Я вышел во двор и посмотрел в окно – оно было распахнуто настежь, и комната казалась прибранной и чистой. Листки бумаги отчетливо белели на его столе, что-то было написано на них. Но что? Я снова вернулся в дом. Попробовал силой открыть его дверь, но она не поддавалась. Снова во двор. Теперь я сумел подкатить под самое окно камень и попробовал взобраться на него, но оступился. Ноги мои тряслись от напряжения. Моя молодость ушла. Внезапно я подумал: «Зачем мне все это?» Я вернулся в дом, сменил галстук и пошел в кафе, где мог встретить друзей.

Субботний вечер. Шум улиц. Мы собирались в углу своего кафе, старые, испившие горечь жизни художники, похожие на потухшие вулканы, закутанные в свои пальто. Хриплое дыхание; погибающий мир вновь воскресал в наших бессильных руках до следующей субботы. Испарения, поднимающиеся с земли, полностью скрывали огромную стеклянную витрину заведения. Я поудобнее развалился на своем стуле, попыхивая окурком и выбивая тростью дробь на каменном полу. Я знаю. Этот город, построенный на песке, – глуп и равнодушен. И под тонким слоем домов и тротуаров он все тот же – гладчайшая пустыня песка.

Внезапно банда заросших до ушей и неопрятно одетых под богему юнцов возникла неведомо как и откуда. Сборище молодых болванов. Нахмурясь, мы искоса поглядывали на них. Мой сын тоже был среди них, он тащился позади, в нескольких шагах от всей компании, лицо его пылало.

Они оккупировали стулья соседнего с нашим кафе. Большинство из них были совершенно пьяны. Мой сын, следуя за ними по пятам, тоже отыскал себе стул. С ним что-то происходило, он менялся на глазах. Я смотрел на него, не отрываясь. Кто-то из юнцов поднялся, достал из кармана лист бумаги и начал читать стихи. Никто, за исключением моего сына, не обращал на него никакого внимания. Читавший остановился вдруг на середине слова и стал переходить от одного слушателя к другому; в самом конце с деланой нерешительностью он остановился возле стриженой головы моего сына. Несколько человек рассмеялись, кое-кто, перегнувшись, похлопал его по щекам.

Не было никаких сомнений – никто из них не знал ни того, кто он, ни его отца.

Посидев еще так несколько минут, я поднялся, взял свою трость и отправился на пляж взглянуть на темнеющее море. Затем домой. Я лег на диван, взял газету и начал перелистывать страницы. Задержался на литературном приложении, прочел одну или две стихотворные строчки, абзац какого-то рассказа – и выдохся. Литература надоела мне до смерти. Внезапно я провалился в сон – как был, не раздеваясь. Мне приснилось, что я в операционной. Мне делали анестезию, а затем прооперировали. Боли я не чувствовал. Затем, когда я уже пришел в себя, мне снова вдруг сделали обезболивание и снова начали резать. В конце концов все объяснилось: это солнечный луч светил мне прямо в глаза.

Здесь я проснулся окончательно и встал, ежась от холода. Одежда на мне была смята. Я пошел на кухню, поставил на огонь чайник и стал ждать, пока он закипит. Гора грязных тарелок громоздилась прямо передо мной.

Огромный автомобиль, разваливающийся на ходу, вполз в нашу тихую улочку; передних фар у него не было. Въехав, он со скрежетом затормозил как раз перед нашим домом, напротив фонаря. Нечто вроде громкого воя донеслось изнутри, затем наступила долгая пауза. Затем распахнулась дверца, и некто – бледный, сконфуженный – выбрался на свободу. Это был мой сын. По всему было видно, что он потрясен. Вслед за этим распахнулась другая дверца, из которой выполз водитель. Пошатываясь, он сделал несколько шагов и остановился прямо посреди дороги. Он был мертвецки пьян. Он подошел к моему сыну, стиснул ему руку и торжественно встряхнул ее – вверх и вниз. Затем не без усилий развернулся и начал обратный путь, к машине.

Машина издала пронзительный вопль, заглохла, снова взревела и, наконец, грозя развалиться в любое мгновение, сумела дать задний ход и, словно огромная черная черепаха, отвоевывая сантиметр за сантиметром, покинула нашу улочку.

Мой сын все так же стоял у фонаря – на том самом месте, где он был высажен. Долгое время он не двигался с места и не шевелился, затем его согнуло дугой и стошнило. Вытерев рот ладонью, он ринулся к дому; не заметив меня, миновал кухню, прошел к себе и закрыл за собой дверь. Легкое облако алкоголя проплыло вслед за ним через холл.

Зима. С первыми же каплями дождя эта равнина снова мгновенно превращается в болото.