Джон Кутзее - Смерть Иисуса

Давид умолкает. Дети беззвучно ждут, что он скажет дальше.

– А теперь я устал, – говорит он. – Тут остановлюсь.

– Можешь хотя бы сказать, что там дальше? – спрашивает высокий мальчик. – Он освобождает пленников? Сбегает из замка?

– Я устал. Сплошная тьма. – Прижав колени к груди, Давид соскальзывает ниже по кровати. Вид у него делается отрешенный.

Дмитрий выступает вперед, прикладывает палец к губам.

– Пора расходиться, мои юные друзья. У нашего владыки был долгий день, ему нужно отдохнуть. Но что у нас тут есть? – Он роется в карманах и извлекает горсть конфет, раздает налево и направо.

– Давид поправится? – Вопрошающий – малыш Артемио.

– Конечно, поправится! Ты думаешь, шайка карликов в белых халатах способна извести отважного Давида? Нет. Никакие врачи на белом свете не смогут его удержать. Он – лев, истинный лев, наш Давид. Приходите завтра – сами увидите. – С этими словами он гонит детей по коридору.

Он, Симон, идет следом.

– Дмитрий, можно тебя на пару слов? То, что ты сказал про врачей… считаешь, это ответственно – вот так судить о них в присутствии Давида? Если ты не на их стороне, на чьей же тогда?

– На стороне Давида, разумеется. На стороне правды. Знаю я этих врачей, Симон, и эту их так называемую медицину. Думаешь, не усвоить человеку то-се о врачах, когда человек прибирает за ними грязь? Скажу тебе, они понятия не имеют, что с твоим сыном не так, ни малейшего понятия. Выдумывают истории на ходу – выдумывают истории и надеются на лучшее. Но не бери в голову. Давид исцелит себя сам. Не веришь мне? Идем. Идем, услышишь из его собственных уст.

Давид безучастно наблюдает их возвращение.

– Скажи Симону то, что ты сказал мне, юный Давид. Есть ли у тебя хоть какая-то вера в этих врачей? Ты веришь, что есть у них сила тебя спасти?

– Да, – шепчет мальчик.

– Ты очень щедр, – произносит Дмитрий. – Но мне ты говорил другое. Но ты всегда щедрая душа, щедрая, добрая и чуткая. Симон беспокоится о тебе. Думает, что ты катишься под горку. Я велел ему не тревожиться. Сказал, что ты исцелишь себя сам, вопреки врачам. Ты исцелишь себя, правда же? Как я исцелился, исторгнув из себя скверну.

– Хочу повидаться с Херемией, – говорит мальчик.

– С Херемией? – переспрашивает он, Си-мон.

– Это он про ягненка Херемию, – говорит Дмитрий. – Его держат в маленьком зверинце за Академией. Херемия вырос, мой мальчик, он уже не ягненок, он стал бараном. Ты, возможно, кусок ноги Херемии ел вчера на ужин.

– Он не вырос. Он все еще там. Симон, можешь привести Херемию?

– Приведу Херемию. Зайду в Академию, если Херемия по-прежнему там, приведу его тебе. Но если выяснится, что Херемии там нет, может, какое-то другое животное привести?

– Херемия там. Я знаю.

Припадки начинаются той же ночью, в дежурство Инес. Начинаются всего лишь как треморы: тело мальчика перестает гнуться, кулаки сжимаются, он скрежещет зубами и гримасничает; затем мышцы расслабляются, и мальчик становится собой. Но вскоре треморы возобновляются, усиливаются, следуют друг за другом волнами. Из горла слышен стон – «словно что-то у него внутри рвется», по словам Инес. Глаза у него закатываются, спина выгибается, и начинается первая судорога – из нескольких.

Дежурный врач, молодой и неопытный, вводит лекарство от спазма, но все напрасно. Судороги учащаются, одна за другой, почти без перерывов.

Когда он сменяет Инес, буря миновала. Мальчик без памяти – или спит, но время от времени легкая судорога пробегает по его телу.

– По крайней мере, мы теперь знаем, в чем дело, – говорит он, Симон.

Инес смотрит на него без всякого понимания.

– По крайней мере, мы знаем, в чем суть беды.

– И в чем же?

– Мы знаем, из-за чего он падает. Мы знаем, в чем причина его отключек – когда он словно бы где-то не здесь. Даже если это нельзя вылечить, мы, по крайней мере, знаем, в чем дело. Лучше, чем ничего. Лучше, чем не знать. Езжай домой, Инес. Поспи. Выбрось из головы магазин. Магазин уж как-нибудь сам.

Он выпрастывает ее ладонь из ладони мальчика. Она не противится. Затем делает то, на что ему прежде никогда не хватало смелости: тянется к ней, касается ее лица, целует в лоб. В Инес поднимается плач; он, Симон, обнимает ее, позволяет ей плакать, позволяет ее скорби пролиться.

Первые слова, которые мальчик произносит, открыв глаза:

– Ты привел Херемию?

– Про Херемию я тебе сейчас скажу. Но сперва хочу знать, как ты себя чувствуешь.