Карин Альвтеген - Эффект бабочки [litres]

– Будиль говорит, что ты ее сеструха.

Дороти бросает на меня взгляд, смысл которого трудно понять, и делает еще одну затяжку, демонстративно выпуская дым в моем направлении.

– Ну, допустим. А что?

– Да нет, так, ничего, просто интересно.

– А ты сам-то кто такой?

Кента усмехается и смотрит в сторону своей свиты. Я сразу понимаю, что произошло, – Дороти заставила его почувствовать себя неуверенно. Явный лидер, Кента редко встречал сопротивление, и даже если сестра вела себя так без всякого умысла, почувствовав сопротивление, он узнал в ней ровню. Эта впишется в постоянный состав обитателей беседки курильщиков. Однозначно.

– Я – Кента. А тебя-то как зовут?

– Дорран.

Он тушит ногой окурок.

– Ну хорошо, Дорран. Мы с тобой еще точно увидимся. Спасибо за сигаретку.

Кента поворачивается и уходит. Мы, статисты, следуем за ним. За спиной раздаются смешки, и я осознаю, что Дороти уже достигла высот, которые для меня остаются недостижимыми даже сейчас, когда я наконец учусь в девятом классе.

С годами я в мыслях неоднократно возвращалась к тем, кто правил бал в той беседке курильщиков. Они, по сути, прожгли свою жизнь уже тогда. Это было время их величия. Их статус, к которому мы, другие, так стремились, достигался за счет правильного отношения к жизни, на самом деле сводившегося к минимальным усилиям с их стороны. Мы были подлеском в тени их крон – ходили на все уроки, делали домашние задания и ждали, когда придет наше время. Я слышала, что многие ученики, подобные мне, позже занимали ответственные должности. О некоторых даже писали газеты. Но кто я такая, чтобы судить о других? Я знаю только, что произошло с Дороти. Да еще с Кентой. Когда я видела его в последний раз, он спал на скамейке в метро. Несколько лет спустя я прочитала объявление о его смерти.

«Мой сын Кент Ландстрём. Похороны уже состоялись».

Ему исполнилось тридцать два.

Не думаю, что они с Дороти когда-нибудь были парой. Возможно, кратковременно, на какой-нибудь вечеринке или вроде того, но Дороти очень рано стала искать компании значительно более взрослых парней. Или, может быть, все было наоборот? Мне очень мало известно о том, чем она занималась в те годы. Дома интенсивность конфликтов нарастала, и Дороти бунтовала всеми возможными способами, особенно если это раздражало маму. Более того, она проверяла границы дозволенного далеко за пределами родительских представлений об окружающем их мире. Об этом она помалкивала, и то немногое, что я знала, доходило до меня в виде слухов через одноклассницу по гимназии. Ее сестра была с Дороти одного возраста. Говорили о бурных вечеринках в центре города, о мужчинах, употреблявших наркотики и ездивших на дорогих авто, один раз одноклассница отвела меня в сторону и стала утверждать, что видела фотографию Дороти в обнаженном виде. Я не знала, чему верить и уж тем более что делать. Естественно, я ничего не рассказала об этом дома. Мама искала утешение в гороскопах еженедельных изданий и увеличивала дозу успокоительных. Папа, как обычно, держался в стороне от разборок, а Дороти возвращалась домой все позднее. Если вообще возвращалась.

И вот наступили дни, когда ситуация достигла апогея. Дороти только что окончила девятый класс и, несмотря на предупреждения учителей и мамины нотации, не была аттестована. Слишком много прогулов. Мать в ярости, отец разочарован, а Дороти лежит в кровати, нацепив наушники, и отказывается с кем-либо разговаривать. Я сижу со своей стороны книжного шкафа и через щелку вижу, что она плачет. Меня переполняют противоречивые чувства. Часть меня хочет успокоить Дороти. Перейти на ее сторону и сказать, что все наладится. Другая часть утверждает, что сестра сама во всем виновата, в глубине души я очень устала от всех ее выходок. От ее безжалостности. Она делает, что ей заблагорассудится, а меня оставляет расхлебывать последствия. Ведь именно мне приходится обуздывать мать.

Сестра стала мне совсем чужой, я не могу больше доверять ей. Каждый раз, когда она смотрит на меня, я предугадываю этот черный блеск в ее глазах. Он пугает меня, и я не знаю, как будет воспринято мое утешение. Поэтому до самой ночи мы и словом не перекинулись.

На следующее утро мама хочет достать из папиного бумажника пятьдесят крон. Она ищет во всех отделениях, и когда папа наконец выходит в прихожую, чтобы помочь, становится очевидно, что купюру кто-то уже забрал. Меня даже не спрашивают. Дороти так и не признается, но ругань продолжается весь день. К вечеру отец утверждает, что, скорее всего, он сам уже потратил эти пятьдесят крон. Мать не убедить, и она запирает Дороти в нашей общей комнате, но я знаю, что к тому времени, когда другие обитатели дома садятся перед телевизором, чтобы посмотреть музыкальную передачу, Дороти уже выбралась наружу через крышу пристройки для сбора мусора и направляется в город. И мои подозрения оправдываются. Двое суток она отсутствует. Мать хочет звонить в полицию, но на этот раз отец все-таки настаивает на своем и не дает ей этого сделать. Дороти скоро вернется, так и происходит. Но возвращается она вместе с полицией. В начале седьмого утра раздается звонок в дверь. У входа стоят двое полицейских в форме, один из них крепко держит Дороти за голое плечо. Она босая, на ней только маленькая комбинация и ультракороткая юбка, волосы стоят дыбом, тушь размазана по всему лицу. Глаза изучают мраморный пол лестничной площадки.