Наталия Репина: Жизнеописание Льва

Я попала в ловушку в собственной квартире. Это перестало быть условием задачки, которое пишется в верхней части страницы, — стало бесполезным перебиранием решений, ни одно из которых не приводит к ответу. Ночью некуда идти, но оставаться невыносимо. Как ни странно, очень досаждал непостоянный характер шума: он как будто играл со мной. Вдруг наступало затишье, заставляя думать: ну, кажется, на сегодня всё. Я засыпала — и через полчаса вскакивала от громкого удара, многократно увеличенного сном. Я склонна к созданию экстравагантных теорий, и мне стало казаться, что люди у меня над головой каким-то образом узнают, что я заснула, и именно в этот момент возобновляют свой шум. Признаться, я и сейчас до конца не отказалась от этой теории.

Если Лев был на даче и варил птицам пшено, значит, он не чувствовал никакой опасности, а напротив, имел вполне конкретные планы на ближайшее время. Но почему же он не покормил птиц?

Сосед курит на крыльце, в доме громко работает телевизор. Сосед говорит, что в последний раз видел Льва несколько недель назад, он приезжал с Петром. Точной даты не помнит. Правда, на днях вроде бы в доме было слышно радио, — хотя, возможно, ему показалось.

Я очень спешу, потому что приехала сюда перед работой, но сосед неожиданно увлекается и начинает рассказывать мне о Льве. У соседа были сомнения в его психическом здоровье. Однажды летом он видел Льва, который сидел на земле неподалеку от своей дачи и заглядывал в лица проходящих людей. Сосед подумал, что Лев пьян, но спустя время тот встал, отряхнулся и спокойно пошел домой. Тогда-то сосед и подумал, что Лев страдает душевным расстройством, и на всякий случай стал его сторониться. Но в прочее время Лев вел себя как абсолютно нормальный человек.

На прощание сосед скидывает мне по «Вотсап» фотографию — они со Львом у калитки дачи. Лев там еще с короткими волосами. Сосед говорит, что фотография старая. Лев выглядит на ней грустным.

Продавщицы в «Пятерочке» на станции кричат на меня: «Женщина, вы мешаете работать!» Я хожу с фотографией по залу, подхожу к продавцам и покупателям, не знаю, откуда у меня такая решимость. В какой-то момент я понимаю, что спрашиваю у одних и тех же людей — магазин почти пустой.

«Это вонючка, его все здесь знают, — тихо говорит мне в спину молоденькая кассирша восточного вида. — Не говорите, что я вам сказала». Я не понимаю, почему такая тайна, но она объясняет, что я не представитель власти и не имею права интересоваться. Еще кассирша говорит, что видела Льва две недели назад — он как раз покупал пшено. Был не один, а с пьяным стариком, которого называл «дядя Костя». О большем я не успеваю ее расспросить, потому что к ней спешит строгая женщина — вероятно, старшая смены. Я поспешно ухожу.

На станции строят новую платформу. Я долго хожу между рабочими в надежде найти кого-нибудь пьяного — возможно, он укажет мне на старика Константина. Рабочие странно смотрят на меня, и тут я понимаю, что уже страшно опоздала на работу.

После очередной бессонной ночи я почувствовала, что не одолею дорогу на службу — казалось, вот-вот упаду в обморок. В поликлинике мне дали талончик к дежурному врачу. Она померила давление и послушала сердце. Все оказалось в норме. Я заплакала. «Ну что вы плачете, женщина, — сказала она. — Я не могу дать вам больничный. Могу написать, что у вас нервное истощение». Я ничего не ответила, и она ничего не написала. Я позвонила на работу и предупредила, что опять опоздаю. Никто не спросил меня почему: все знали, что это связано с шумом, и не хотели выслушивать мои жалобы.

Из поликлиники я пошла в наше отделение милиции — оно оказалось очень похожим на то, в которое я ходила в связи со Львом. Там я написала заявление. Ручка была плохая, с бледно-голубыми чернилами, они писали еле видно. Мне показалось, что буквы растворяются и исчезнут после моего ухода.

Мне очень не хочется ехать к Жене, но, возможно, он мне что-нибудь подскажет. Я не видела его уже лет пятнадцать; ему сейчас за шестьдесят. Странно, этот возраст мне кажется неприменимым к нему.

Женя живет по прежнему адресу; интересно, что и мама его жива, ей девяносто шесть. Она плохо слышит, но голова ясная. Мы все втроем стоим в прихожей, и мама что-то такое добивается от меня насчет реновации, показывает документы, выписки. Это странно, потому что они живут в добротном старом доме и их не собираются ломать. «Не обращай внимания», — говорит мне Женя. Его волосы поредели и поблекли, изо рта пахнет. Во мне просыпается чувство близости родного человека — оно всегда просыпается во мне рядом с ним, и удивительно, как такое сильное чувство может быть односторонним. Я спрашиваю его про Льва. Почему-то не сомневаюсь, что они общались, несмотря на то что поступок Льва разрушил Женино детище — музей. Я оказываюсь права. «Сейчас, — говорит Женя, — минуту». Уходит, оставив меня с мамой, которая настойчиво говорит мне про свои документы. Не дождавшись, я иду вслед за Женей. Он стоит на стремянке, роется в книгах, вытаскивает некоторые, передает мне. Сначала я держу их, потом складываю на пол. Женя спускается со стремянки, держа в руках книгу большого формата, протягивает мне. Она называется «Культурная история юродства». «Зачем мне?» — спрашиваю я его. Он поясняет, что все эти книги Лев брал у него читать в последний год. Они все о юродстве. Психологи считают, говорит Женя, что в юродивых, как бомба замедленного действия, заложены начатки сумасшествия. Поэтому распространенное мнение о том, что они имитируют безумие в соответствии со своими задачами, неверно. И потом, даже если изначально ничего не было, если долго вглядываться в бездну, то сама понимаешь. Вспомни андреевскую «Мысль». Он дает мне «Мысль», и я начинаю прямо там ее читать, но никак не могу одолеть первые страницы, все время сбиваюсь, да и Женина мама настигла нас в комнате и задает вопросы о реновации.