Антон Секисов - Реконструкция

Прошёл на кухню. Там вид из окна был позаманчивей. Спереди — низенькое и широкое государственное учреждение, загородившее почерневшую древнюю колокольню с дырами вместо окон. В окно первого этажа колокольни был втиснут стеклопакет. Колокольня мечтала его из себя исторгнуть.

За полузаброшенной колокольней — новый стеклянный дом. Этот дом и колокольня находились между собой в связи. Я едва ли мог уловить её суть, но она точно была. Я не раз видел, как по вечерам в одном из пустых окон колокольни загоралась бледная жёлтая лампа. И сразу же маленький красный огонёк загорался на стройке дома. И они начинали мигать по очереди. Я всякий раз волновался, что это имеет самое прямое отношение ко мне. Что делать, мне уже почти тридцать лет, а я всё ещё искренне полагал, что всему миру до меня есть дело.

Возле подъезда носился пустой чёрный пакет, создавая тревожную атмосферу. Стоя на подоконнике на четвереньках и изучая пакет, я услышал, как в дверь позвонили. Я и не думал идти открывать — у соседа был ключ, и звонить просто так могли только сектанты и воры.

В дверь позвонили ещё и ещё раз. Добавил настойки и попытался направить мысли в другую сторону. Мне нужно было придумать шутку про ипотеку. Новая трель звонка. Почувствовал лёгкую тошноту и вернулся в комнату. В любом случае открывать уже было поздно — если это сосед, тогда я сделаю вид, что глубоко спал. На какое-то время, минут на двадцать, звонки затихли, а потом в дверь заскрёбся ключ. Так и есть, это пришёл Абрамов.

Потирая глаза, вышел ему навстречу.

— Только не ври, что ты спал! — сказал Абрамов. Вид у него был не очень доброжелательный, хотя к его нежному как ветчина лицу с трудом приставала злоба.

Гора с лысой маленькой головой в чёрном костюме надвинулась на меня. Гора тяжело дышала. На нагрудном кармашке пиджака Абрамова золотыми нитками был вышит гроб. Гроб поднимался и опускался.

— У тебя есть ключ, — напомнил я.

И тут, внимательно присмотревшись ко мне, Абрамов расхохотался. Смеясь, он стал делать жесты руками — вероятно, пытался выразить мысль, которая его так внезапно и сильно развеселила, но в итоге не смог справиться.

— И что тут такого смешного? — спросил я.

— А ничего смешного нет, — сказал Абрамов. — Я смеюсь просто так. Смешинка попала.

Продолжая смеяться, он прошёлся по коридору, включая везде свет, зашёл в ванную, и загрохотала вода, включённая на полную мощность. Смех был слышен и сквозь шум воды.

Я стал жить с похоронным агентом случайно — всё сложилось просто, как конструктор для трёхлеток. Мне нужна была комната недалеко от центра, и Феликс предложил подселиться к знакомому, у которого было всё, и не хватало только соседа-весельчака, устраивавшего бы ему по вечерам клоунаду, — и знакомый получил меня, человека бедного, и к тому же действительно весельчака, если подходить к вопросу сугубо формально.

Я сразу понял, что передо мной удивительная личность. У Абрамова было простое насмешливое лицо. Крупный, сутулый, с борцовской шеей и пыльного цвета ёжиком на широкой увесистой голове, этот парень, который был младше меня, выглядел моим провинциальным дядюшкой, каким-нибудь продавцом обуви из Калуги. Очень деловым, но не хватавшим звёзд с неба.

Абрамов и в самом деле был продавцом, но с особенной философией, настоящий энтузиаст. Практически Илон Маск, застрявший посреди разбитой русской дороги. Но он упрям, он вырвется из глуши и вытащит на себе, как бурлак, остальную Россию. Он — похоронщик будущего, мечтающий положить всех умирающих русских людей в самые современные и долговечные гробы или утилизировать самым передовым способом. Его любимое выражение, которое он везде и всюду вставлял: «Пока хоронишься как собака, нельзя себя уважать». Он хорошо изучил американский опыт, и его искренне удручал уровень похорон в России. Абрамов верил, что пока похоронная культура не привита, у нашей страны нет перспективы.

Бизнес Абрамова рос — ещё год назад он прибыл сюда простым агентом, а теперь у него был в Подмосковье свой похоронный дом и офис возле Садового.

Он пах очень приятно и был всегда в пиджаке, у него имелся даже домашний пиджак, в котором он ел по утрам яичницу. Но существовал и изъян — клетчатые трусы, в которых он ходил по квартире каждое воскресенье. Было неясно, где он брал клетчатые семейники в центре Москвы, но они пуповиной связывали его с родным домом. Каждое воскресенье Абрамов стоял в семейных трусах на кухне, потел и готовил чан супа. У него получался очень бледный и жирный суп. Абрамов был человеком щедрым и пытался меня угостить. Однажды я подсмотрел, как капельки пота, стекая по его нежной шее, попадают в чан в процессе приготовления. С тех пор мне казалось, что суп слишком солёный. Стало видеться, что я пью и ем Абрамова.