Антон Секисов - Реконструкция

Человек в плаще стоял под турником, почти касаясь макушкой планки, но было видно, что никаких упражнений он выполнять не станет. Мне показалось, что он наставил камеру телефона на меня.

Может быть, во сне я открыл рот, и ему показалось, что будет очень смешно запечатлеть это?

«Старый говнарь», — подумал я, хотя внешность у него была не особо рокерская, и мысленно показал ему средний палец.

Мы лежали на тесном матрасе в моей комнате. Я смотрел на угол чёрного неба, который был виден в окно, Майя давила угри на моей груди с вдохновением.

Шёл вялый дождь, и кто-то ходил по маленькому двору, шурша листьями. Я представлял, что этот кто-то наступает на жёлтые распотрошённые страницы моего блокнота. Скорее всего похититель даже не изучил содержимое — никому не нужны были мои готовые шутки, и уж тем более черновики к ним, — а распустил листы, как кишки, вынув пружину. Ему просто хотелось увидеть, как они будут выглядеть на земле. Блокнотный Чикатило.

На спинке высокого стула висело Майино платье с блёстками. Что с ней не так, красивая баба, но одевается непонятно. Почти вся одежда ей велика, как будто она резко сбросила вес, но обновлять гардероб не сочла нужным, лифчик её поломан, одежда в ворсинках, сплошные небрежности.

— Поговори со мной. Расскажи историю, — сказала Майя. Её глаза сладко зажмурились, она зевнула и уточнила вопрос. — Расскажи, как тебя зачали.

Я покачал головой, и её коготки нетерпеливо вонзились в кожу. Почти все знают, как рождены, но никто не торопится добывать информацию о зачатии. Тем не менее, как раз я хорошо это знал и обрадовался, что такой вопрос ничуть меня не смутит и не заставит опять мямлить.

— Меня зачали в пансионате академии наук. Мы потом ездили туда каждое лето. Это такой советский пансионат. Там очень вкусные рыбные котлеты с пюре. Папа даже водил меня посмотреть на ту дверь, за которой это произошло. Даже стучал в тот номер.

Майя смотрела на меня без всякого выражения и молчала. Она потянулась за сигаретами и зажгла одну. Я забыл ей сказать, что сосед запретил курить в комнате.

— Меня не хотели заводить. Мать выпила абортивную таблетку, но таблетка не помогла. Я даже пытался узнать название, чтобы не повторить ошибку.

— Иди сюда, мой несчастный ребёночек, — ко мне потянулись белые нити-руки. Пепел упал мне на плечо.

— Звучит как-то дико, но хорошо, иду.

В этот момент что-то грохнулось на кухне, и Абрамов запричитал про материал, из которого нужно делать внутреннюю обивку гроба. А может, он что-то другое имел в виду, я только несколько раз различил слово «пористый».

Романтический момент был нарушен, я надел трусы и пошёл обновлять стакан с настойкой.

На Абрамове был толстый непроницаемый халат и меховые шлёпанцы. Он хорошо приготовился к зиме. Лицо его было свежее, розовое. Говоря о работе, он трогал стеклянные лепестки цветов в стеклянной вазе.

— Опять денег на гроб нет?! Ну нет у нас гробов из говна! Нету бля!

Я сделал пару глотков настойки прямо из широкого горлышка банки. Когда настойка холодная, она вкусней, и я втиснул её на свою полку в холодильнике. Мне была отведена одна полка, а у Абрамова было пять. Его полки были забиты ассортиментом жратвы — охлаждённая курица, креветки, салаты, фрукты и овощи, фарш, котлеты. Большая часть протухала и постепенно выбрасывалась, но из-за того, что моя полка была в лучшем случае полупустой, Абрамов и её всё время захватывал.

— Вот пусть это батюшке скажет: «Батюшка, ты святой человек, у нас денежек нету, может, отпоёшь нашу бабку хотя б за косарь?», — говоря, Абрамов тёр свой бритый череп как волшебную лампу. — Ну просто себя уважать-то надо немного.

Абрамов заметил меня, зажал крошечный микрофон большим пальцем и подмигнул: «Ну что, потрахался, псина?»

Я кивнул с достоинством и хотел было вернуться в комнату, но Майя уже оказалась тут. Она вышла в моей футболке, и, посмотрев на её ровные белые ноги, я твердо сказал себе, что её люблю. Стало легче дышать от этого.

Если бы в ту минуту я не был бы так занят собой, то заметил бы, как у Абрамова посерело лицо и приоткрылся рот. Он повернулся к окну на секунду, а потом продолжил как ни в чём не бывало.

— Это наша беда, Серёжа. Это беда. Просто пятнадцатый век какой-то. Когда хоронишься как собака, нельзя себя уважать.

Майя улыбнулась, сделав глоток настойки. Всё-таки было поразительно, что она совсем не морщилась. Абрамов отложил телефон с такой поспешностью, что можно было решить, будто он говорил сам с собой. Я представил их друг другу.