Антон Секисов - Реконструкция

Я заблудился, и Майя несколько раз диктовала адрес, который ни на секунду не задерживался в голове, и я кружился вокруг одного и того же цветочного магазина, где в итоге взял букет. Роковым женщинам нужны красные розы, вот я их и купил, чтобы её обрадовать. Наконец Майя вышла ко мне навстречу.

Лицо у неё было припухшее и несимпатичное. Когда она сняла длинную куртку до пят, то осталась в майке и очень коротких джинсовых шортах, карманы которых торчали наружу, как внутренности. Под майкой не было лифчика, и я заметил только теперь, что соски у неё были крупные и вытянутые, как будто ими вскормили целую роту.

Свет горел почти везде, кроме спальни. На стене висел чёрно-белый портрет — Майя с очень худым лицом под вуалью, из-под которой меня прожигали её печальные внимательные глаза. Глаза с портрета как будто перехватили эстафету у настоящих глаз Майи, которые слипались. Она двигалась словно тень, открывала шкафчики и сразу же закрывала их. Столовых приборов не было на виду, как и вообще ничего имевшего связь с пищей, кроме с каким-то вызовом стоявшей перед глазами тяжелой стальной мясорубки. Она была чистой, но сколько я ни смотрел, всё время казалось, что из неё лезет фарш, кровавый и жилистый.

Когда мы легли в постель, и я, уже не так торопясь, снял с себя и с неё все предметы одежды, за окном раздалось очень внятное мужское покашливание, и размеренный голос сказал: «Голуби разносят болезни. Весь мир превратили в помойку».

Она снова разодрала мне спину, я был весь в поту, и бил озноб, как будто я всё ещё бегал по улице, пытаясь найти нужный дом. Майя оплела меня скользкими бедрами и прижала к себе, и как я ни пытался вырваться вовремя, не сумел.

— Ты же...

— Да, — прошептала она, укусив меня за обе губы сразу.

Майя принесла в кровать мясо и ела руками, и кормила меня. Мясной сок тёк по губам, и пахло жареным жиром, и теперь уже мне казалось, что мы внутри большой мясорубки, которую до поры никто не крутит.

Пока шёл до дома, боролся с желанием показывать каждому встречному свою исцарапанную живой женщиной спину. Потом нарочно полчаса болтался на кухне без майки, но Абрамов так и не вышел.

С утра пошёл погулять на тропу здоровья, но от стариков со скандинавскими палками было не продохнуть. Все они двигались медленно, были дряблыми, и я подумал, что они все пришли сюда зря, тропа здоровья не для умирающих, и тут мимо пронёсся мужчина на роликовых коньках в одних коротеньких шортиках — усы и чёрный комок волос на груди развевались от скорости, он налетел и исчез как ветер. Проломилась через кусты одинокая слепая собака. Её глаза были похожи на яйца с треснувшей скорлупой. Она принялась тыкать носом в гору оранжевых листьев, вороша её.

Побродив немного, я нашёл тихое место, где на меня мгновенно навалилась усталость, и впервые, наверно, с детства, я задремал на улице. Отключился на пару минут, но успел увидеть сюжетное сновидение.

Я выхожу из редкого чернолесья, весь в паутине и тонких веточках, корни хватают за ноги, я спотыкаюсь о каждый из них, пока не рвётся обувь, а потом выхожу к пустой платформе. Электричка стоит возле неё с пустыми тёмными окнами. Как только я вхожу, свет зажигается.

Никого внутри нет. Двери захлопываются, электричка начинает медленное движение. Я засыпаю — это сон внутри сна, но он проходит без сновидений. И когда я просыпаюсь во сне, то замечаю, что проснулся босой. Даже носков нет. На меня смотрят немолодые женщины. Их губы и руки в креветочной шелухе. К раздвижным дверям прислонены лыжные палки, видимо, никто в ближайшее время не собирается их открывать. Дед с глубоким шрамом во всю шею смотрит на меня с мягкой улыбкой. Я понимаю, что это он утащил кроссовки, но ничего не делаю. Я выхожу на станции, достаю из урны пакеты и надеваю на ноги. Оказывается, в пакетах ходить практически так же удобно, как и в обычной обуви. Подхожу к табличке, чтобы прочесть название станции. Станция называется «Фрезер».

Когда проснулся, блокнота рядом со мной не было. Обыскал карманы, залез под скамейку — напрасно. В блокнот я успел записать много набросков для скетчей, из которых могло получиться кое-что. Но ещё обидней была потеря нелинованной жёлтой бумаги, на которой было особенно приятно писать. Огляделся по сторонам и заметил только мужчину чрезвычайно высокого роста в синем плаще с поднятым воротником. Плащ был похож на мой — даже на полумгновение испугался, что он стащил его у меня, хотя размеры у нас явно разные. У мужчины были седоватые длинные волосы, свисавшие на лицо. Вместо пояса великан использовал ремешок для брюк, перетягивавший большой живот почти под грудью. Несмотря на тёплую погоду, руки его были в кожаных перчатках. В одной руке он сжимал кожаный строгий портфель, а другой держал телефон с большой диагональю.