Игорь Шестков - Дорогая буква Ю

Пошел к автобусу номер 642.

Все победила, как всегда побеждает, извечная рутина. Законы природы восстановили свое постылое господство. Пасмурно… грязный снег, мерзлый асфальт, замерзшие деревья, бетонные коробки, немытые, нещадно чадящие автомобили… сломавший себе где-то в космической глубине хребет декабрьский московский день уже уступает место сиреневым сумеркам.

Лица пассажиров в автобусе кажутся особенно хмурыми, мрачными… как будто жизнь обнесла их всеми своими лучистыми дарами… превратила их тела в желатин, убрала радости и оставила только боли и заботы.

Недалеко от меня сидели двое — мать и сын. Глаза у обоих такие скучные, невыразительные, что непонятно, как они вообще могут жить, дышать, ходить… почему не умирают.

Мать процедила сквозь зубы:

— Я тебе говорила, что они татары!

Сын отозвался неохотно:

— Ну и чо, что татары?

— Как чо, нехристи они. Не понимаешь, что ли? Они свинину не едят! Вота как ведь!

— Ну и чо, что не едят!

— А Томка свинину затушила.

— Ну и чо, что свинину затушила?

— Она затушила, а они ее не едят! Вота как. Она старалася.

— Ma, не говори — вота как! Ты в маразме.

— Как же мне говорить-та? Ты пойми, Томка-то свинину затушила, Тимуру, уроду казанскому, это надо понимать! Вота как!

— А говорили, Тимур полиомиелитный.

— Полилимитный али нет, не знаю, но мог бы раньше Томке сказать, не ядим мы свинину-то! Уроды они с братом! Переживаю я!

— Ну чо ты разошлась, ма? Чо ты зря переживаешь?

— Как не переживать, она старалася. Вота как. Как никак дочура… роднакровь. А Тимур кто? Чурка черножопая!

…

Слова «черножопый» и «чурка» не оставили равнодушными трех дагестанцев, сидевших в акустической досягаемости от матери и сына. Один из них, должно быть старший… низкий, косолапый, как будто весь состоящий из самшитовых корней, встал, подошел к матери, тяжело посмотрел на нее и сказал, грозно шевеля черной чёлкой и бровями:

— Ты слова не говори, нельзя… Ты сама черножопый рюсский козел. Ты русня, а наша нация…

Он не успел договорить, как с другого конца автобуса к ним решительно направился паренек в овчине и тельняшке, по-видимому, услышавший слова «козел» и «русня». На помощь ему поднялись еще несколько национально-озабоченных мужчин славянской внешности разного возраста, среди них и не совсем трезвый коротышка-дедок в короткой дубленке и с тросточкой в руках. Тросточку эту дедок держал в правой руке как дубинку и нервно постукивал ею по ладони левой руки. Дагестанцы тихо достали ножи. Двое русских громко вынули из карманов велосипедные цепи.

Назревало столкновение на национальной почве.

Но тут произошло то, что никто из присутствующих и представить себе не мог.

От пола до самой крыши автобуса поднялись вдруг цветущие флоксы и незнакомые мне экзотические растения с листьями и плодами удивительной формы. Салон превратился в оранжерею. Повсюду распространился странный розовато-синий свет.

Нежно заиграла панфлейта.

Зазвенели стеклянные колокольчики.

Пространство расширилось… открылись длинные проходы, усаженные розами и книфофиями… появились мраморные бассейны с золотыми рыбками, заросшие белыми лилиями.

Прямо передо мной выросли исполинские пламенные гладиолусы и начали кланяться растерянным пассажирам как слуги… нездешние голоса шептались в зарослях тамариска… повсюду струились чудные ароматы.

Опьяненные видом и пряными запахами волшебного сада жители Ясенево, только что готовые начать жестокую драку, остолбенело глядели на чудесные растения. Неизвестно откуда выпорхнул большой зелено-синий попугай и сел мне на плечо, с необыкновенной важностью посмотрел на приготовившихся к драке пассажиров через очки, криво сидевшие на его громадном клюве, и прочирикал:

— Господа, опомнитесь, фюить, фюить, стоит ли проливать кровь из-за нескольких, фюить, неосторожных слов?

— Джаннат аль-фирдаус, — пробормотал потрясенный дагестанец, спрятал нож и сел на шелковистую траву. Его соплеменники последовали его примеру.

Решительный юноша, дедок и их союзники прилегли рядом с бассейном на заросшей клевером лужайке. Золотые рыбки высунули свои розовые губы из воды и поприветствовали их арией Папагено.

Па-па-па-па…

Мать Томки казалось ошарашенной и испуганной, она нервно гладила склонившийся к ней гладиолус и бормотала:

— Вота, вота ведь как…

А ее сын был, кажется, единственным пассажиром, на которого превращение грязного автобуса в райский сад не произвело никакого впечатления. Он молчал, но его нахрапистое лицо с раздувающимися ноздрями, казалось, говорило: «Ну и чо?! Ягодки-цветочки? Всех вас видел в гробу».