Милош Крно - Утренний ветер

Валко не узнавал Тоно: никогда до этого он не говорил так взволнованно. А Тоно смотрел вдаль, и перед его глазами вставала могучая фигура дровосека Грица, которого он, будучи мальчишкой, очень любил. Он помнил, как горько плакал, когда Грица — в деревне его по-другому не звали, как красный Гриц, — придавила ель. Да и Гриц всегда хорошо к нему относился, хотя никогда и словом не обмолвился, что он — его настоящий отец.

— Вот видите, — продолжил он через минуту, — помещику-то я не сын, а я, недальновидный идиот, и понятия об этом не имел.

Валко внимательно осмотрел его с головы до пят, отрезал кусок сала, подтянул под себя свои короткие ноги и покачал головой:

— Чего только в жизни не бывает.

— А бывает такое, чтобы человек с рабочей кровью имел помещичье происхождение?

В этих словах Валко снова узнал прежнего Тоно. Да, ироническая улыбка, язвительная интонация в голосе — здесь весь Тоно.

— Ну, а что с мамой? С новой мамой? — спросил Валко.

Тоно только махнул рукой:

— Мать? Это дело случая. Какие там проблемы!

«Смешная история, — подумал Тоно, — как в глупом романе. И тем более смешная, что речь идет обо мне. Еще хорошо, что моим отцом был Гриц, сочувствовавший коммунистам. Сегодня мы умираем оба: я как сын пана Илавского, а Рудо как знакомый Индры».

Он достал из кармана сложенное вчетверо письмо, написанное им Индре, и громко рассмеялся. И что это пришло Рудо в голову? Он засмеялся снова, но тут же вспомнил, как серьезно просил его об этой услуге Рудо.

«Сегодня же пошлю, — решил он. — Заказным».

На фундаменте большого нового дома вырастали блоки стен. Казалось, что этот колосс рос прямо из-под земли. В воздухе чувствовался приятный запах свежего цемента. Постепенно твердея, он сковывал квадраты стен.

Мишо Бакош выпрямился, поправил шапку на голове и, показывая на дом, подмигнул Валко:

— Вот что такое мы! Недаром газеты о нас, бетонщиках, пишут. Сразу видно: в этот дом заложен наш добрый труд.

Валко окинул взглядом здание и улыбнулся:

— И оплата будет доброй.

— Рудо удивится, когда, поправившись, увидит, как высоко возвели мы без него стены, — сказал Бакош.

Грашко зевнул в ладони, потер выбритые щеки на узком лице и со вздохом промолвил:

— Пожелаем ему, чтобы он поскорее поправился. Он заслужил это.

Грашко первым принялся за работу. Зашумела бетономешалка, но он старался ее перекричать:

— Давайте идите! Время дорого!

Мацак медленно поднялся с земли, застегнул пуговки на рубашке, натянул резиновые сапоги и проворчал:

— У, брандахлыст! Но до работы хоть куда!

Он посмотрел на Грашко почти с завистью. Тот стоял у бетономешалки, жилистый, с длинным тонким носом, как у птицы. Удивляли только его глаза: они казались какими-то грустными, будто бы он смотрел куда-то, но ничего не видел.

Когда Мацак взялся за лопату, стройка уже жила своей обычной жизнью. Покой сменило движение, тишину — всевозможные звуки: грохот, дребезжание, скрипение кранов, гул моторов, шум человеческих голосов.

Только один человек стоял неподвижно, хотя он тоже был погружен в работу. Он незаметно примостился с этюдником у забора и разными красками стремился передать на полотне всю динамику мыслей и мускулов строителей, которые из хаоса создавали гармонию.

Рудо просил Тоно послать письмо через неделю. Девятого сентября у него день рождения, и Индра это знает. Для нее будет вдвойне неожиданно, что ее возлюбленный умер в день своего появления на свет. Она поплачет, смирится с судьбой и потом забудет его. Нет раны, которую не вылечило бы время.

Здоровье его улучшилось. На пятый день ему сняли повязку, и Рудо мог прогуливаться по белым коридорам больницы. Было воскресенье. Больных угостили вкусным и обильным обедом. К Рудо пришло много знакомых: Бакош, Тоно, двое новых бетонщиков-комсомольцев, Вильма. Жалел, что не пришлось поговорить наедине о Тоно. Но еще больше сейчас волновало другое: не пришла та, которую он так ждал. «Наверное, работает», — подумал он, но когда услышал стук в дверь, лицо его засветилось радостью.

Он отбросил книгу, быстро накинул больничный халат и громко крикнул:

— Войдите!

Его ждало разочарование. Вместо Мариенки вошел Стано. В палате запахло одеколоном. Заскрипели новые полуботинки.

— Как жизнь, дружище? — Он подошел к Рудо, подал ему руку и достал из портфеля бутылку. — Это тебе для подкрепления. Я не сразу узнал, что случилось. Сейчас уже лучше?