Мона Авад - Зайка

– Поверить не могу, что ты здесь, – слышу я свой голос, но он как будто и не мой вовсе.

Этот чужой голос искрится, мерцает и хлопает чрезмерно пушистыми ресничками. Он улыбается мне, и в уголке его глаза появляется морщинка, от которой я моментально преисполняюсь горячей подростковой похотью. Меня никогда не волновало то, что Роб Валенсия начал лысеть уже в шестнадцать, и сейчас я объясню почему. Он уже тогда обладал просто сумасшедшей харизмой. При росте в шесть футов и четыре дюйма Роб был единственным мужчиной во всем мире, рядом с которым я чувствовала себя маленькой и хрупкой.

– Ты удивлена, – улыбается он.

– Да, – меня уже слегка качает от количества выпитого «заячьего» пунша. – Очень. Просто поверить не могу.

– А ты поверь, Саманта, – говорит он. – Прошу тебя. Так мы быстрее окажемся в постели.

В постели?

– Я…

– Тише , – он прижимает обтянутый черной кожей палец к моим губам. – Тише, Саманта. Мне нужно тебе кое-что сказать. Все это время в моей жизни как будто чего-то не хватало. Из нее словно исчезло что-то очень важное – с той самой ночи, как я пригласил на танец ту шлюху, имя которой даже не помню. Она была и остается пустым местом.

– Ее звали Алиса Фишер, – подсказываю я.

– Алиса Фишер, – повторяет он, а потом вздыхает и крепче сжимает мою руку.

– А ты знала, Саманта, что я даже ни разу потом не дрочил на воспоминание о том, как трахнул ее в этом чертовом лимузине?

Я мотаю головой.

– А это правда, – говорит он и наливает нам по новой.

Я осушаю свой стакан секунды за две.

– А знаешь, на что я дрочу, Саманта?

Я опять мотаю головой. Мое тело словно нашпиговали колючими бенгальскими огоньками. Нет, этого не может быть. Просто не может. Он же не говорит о том, как…

– …умирал рядом с тобой, Саманта. Все три месяца на репетициях. В течение пяти спектаклей, которые мы давали по вечерам и один дневной. Это самые эротичные переживания в моей жизни.

Роб Валенсия смотрит на меня глазами-угольками – не помню, чтобы я хоть раз видела их такими раскаленными.

По мне пробегает горячий ток. По рукам и ногам, до самых кончиков. Бабочки терзают меня изнутри, снова и снова вырываются из все новых «куколок», яростно хлопая крылышками. Кажется, что по волосам, стянутым на макушке, вот-вот побежит огонь.

– Правда? – шепотом спрашиваю я.

– Да, Саманта. На самом деле, весь тот вечер, пока за меня цеплялись… лапы Алисы Как-Ее-Там, всякий раз, когда я трахал других женщин в самых разных местах, но по большей части в своей машине, я думал лишь о том, как все это неэротично. И насколько лучше, в сотни, тысячи раз лучше, было бы вместо всего этого хотя бы раз умереть от электрического шока рядом с Самантой Хизер Маккей. Потому что наша совместная смерть очень напоминала секс. Не так ли, Саманта?

Я согласно киваю. Да. Ох, да.

Он снова сжимает мои руки, и по моему телу в ответ прокатывается дрожь.

– Саманта, я нахожу твой могучий рост невероятно эротичным. Меня сводит с ума твой мрачный вкус, он восхищает меня просто невыразимо. Весь тот день я мечтал зубами снять с твоей груди ту маленькую булавку в форме черепа. Но я этого не сделал. Мне было страшно, ведь ты была такой…

– Какой? – шепчу я.

– Суровой. Мрачной. Пугающе-мрачной. И отказывалась поднять свою мрачную голову. Ты пугала нас весь год, Саманта Хизер Маккей. Но в то же время мы понимали, в чем дело.

– Мы? Что ты…

– Ты просто была очень одинокой. Грустной и одинокой девочкой.

Он протягивает ко мне обе руки, нежно и трепетно обнимает мое лицо ладонями в перчатках. Ласково смотрит на меня своими дымчатыми глазами-угольками. Глазами Роба Валенсии.

– Разве не так, Саманта?

Мои глаза наливаются слезами. Должно быть, это все из-за пунша, я просто уже пьяна. И вот я плачу, зарывшись лицом в плечо Роба Валенсии, крепкое, как скала. От него пахнет точно так же, как и семь лет назад, когда он умирал рядом со мной на сцене, покрытой опилками. Это запах семнадцатилетнего юноши: пот, вперемешку с жареным мясом и ладаном. И… чего-то еще. Вроде смеси для выпечки.

– Саманта, – говорит он. – Не нужно всей этой глазной воды.

– Что-что?

– Да, ты ранима и в отчаянии, но это же и очаровательно.

Герцогиня, неожиданно появившаяся рядом, ставит на стол прозрачную коробочку с цветком внутри и подвигает к нему. Это корсаж. Кажется, из орхидеи. Белой и мерцающей, с маленьким пурпурным ротиком, испещренным бледно-розовыми прожилками.