Мона Авад - Зайка

Запах горелого сахара становится просто невыносимым. На ум приходят странные мысли про осьминогов, плюющихся чернилами в тех, кто их хватает. Я пытаюсь высвободиться. И в этот момент Роб начинает визжать. Разевает рот и вопит, и вопит, вытаращив на меня глаза, так, словно я самое жуткое зрелище в его жизни.

И тут все остальные парни в комнате тоже начинают кричать. Застыли истуканами и неистово орут. Их вопли сводят с ума, я зажимаю уши и в ужасе наблюдаю за тем, как зайки мечутся между ними и пытаются успокоить, повторяя: «Тише, тише!» Они оттаскивают Роба от меня и пытаются увести его к двери, но не к входной, а той, которая ведет на чердак. Но Роб упирается, брыкается и визжит, как резаный. Даже с закрытыми ушами я слышу каждое слово.

– Саманта Хизер Маккей думает, что охренительно круто пишет! Саманта Хизер Маккей этого не говорит, нет, но она уверена, что слишком хороша для этой сраной планеты! Саманта Хизер Маккей строит из себя нищенку, но почему она тогда ведет себя как принцесса?! Саманта Хизер Маккей трахнула своего учителя! Насосала себе место любимицы?! Поверить не могу, что она от природы такая здоровая, наверняка, прячет под этими страшными штанами ходули! Конечно, прячет, ведь так удобнее свысока смотреть на нас, ха-ха-ха, хи-хи-хи! Наслаждается, сука, каждой секундой!! Саманта Хизер Маккей считает, что мы родились с серебряной ложечкой во рту и спим на золотых простынях, в то время как ей приходится спать в соломе! Что у нее нет ничего-ничего, совершенно ничегошеньки, и поэтому она глубже всех на свете! Ни черта подобного, Саманта Хизер Маккей, бедность не делает тебя лучше нас, ты похожа на мятую половую тряпку и воняешь гнилой картошкой! Саманта Хизер Маккей уверена, что знает и понимает все на свете, но при этом не может постичь глубину человеческого сердца! Ей не постичь глубины наших! Наших сердец, наших, наших! Мы тоже читали «Джейн Эйр», сука ты драная, и «Волны» [29] «Волны» – роман Вирджинии Вулф (1882–1941), написанный в 1931 году, состоит из шести речей, адресованных шестью персонажами книги самим себе. – Примеч. ред. читали, и плакали, очень много!

Он начинает рыдать.

Беги. Просто беги отсюда к чертовой матери , в ступоре думаю я, но не могу и шагу сделать, комната раскачивается, как палуба корабля, а внезапная ярость Роба Валенсии парализует меня, мешает сдвинуться с места. Он шипит и плюется в меня, заливается слезами, а зайки ласково утешают его. И все это в тумане приторной гари – так воняет расплавленный, сгоревший до черноты сахар. Это похоже на какой-то извращенный, дикий спектакль. Интересно, а этот тоже закончится тем, что мы с Робом Валенсией будем содрогаться на полу в смертельной агонии? У меня вырывается истерический смех, больше похожий на лай.

И в этот самый миг голова Роба Валенсии взрывается. Это не фигура речи. Меня и стену рядом окатывает фонтаном из крови и мозгов. Содержимое его головы заливает и заек, и их вопящих кавалеров. Осколки черепа, похожие на ногти, осыпаются на пол, барабаня, точно градинки. Его обезглавленное тело в костюме все еще стоит на ногах. А потом с грохотом падает к моим ногам.

Я не слышу собственного крика, чувствую лишь, как больно растягивается в нем рот.

Прямо передо мной на полу что-то лежит.

Это ухо. Ухо Роба Валенсии.

Я падаю. Как будто целую вечность. Путь до заляпанного кровью и мозгом пола так не близок. Все это время на заднем плане играет песня – песня, которую мое семнадцатилетнее чернильное сердце помнит очень хорошо, название которой все время ускользало от меня. Но в последний миг я вспоминаю. Это Slave to Love [30] «Рабыня любви» – песня британского певца Брайана Ферри (род. 1945) с его студийного альбома 1985 года Boys and Girls («Мальчики и девочки»). .

Я просыпаюсь в чужой постели. Прямо надо мной плакат – знаменитая британская актриса в обнимку с пиратом в клубах дыма. Она цепляется за него, в экстазе откинув голову, и выглядит так, словно умрет, если отпустит его. Рядом с постером – пробковая доска, усеянная фотографиями улыбающейся рыжеволосой девушки в окружении родных и друзей. Вот она позирует на каменном пляже, вот стоит посреди пышного виноградника, на вершине горы, в центре города. И на каждом фото одинаково счастливое и вполне разумное лицо. Она кажется мне знакомой, очень знакомой, но я не могу вспомнить ее имя.

Я поворачиваю голову и вижу окно, в которое заглядывает золотисто-зеленая листва. Меня переполняет необъяснимый покой. Я помню все, что произошло накануне, но как-то отстраненно, словно наблюдаю за событиями с высоты птичьего полета. Хм. Какая прекрасная кровать. Не слишком твердая, не слишком мягкая. Идеальная кровать. То, что надо. Машенька из «Трех медведей» осталась бы в ней навечно. Мастурбировала. Так и вижу, как Машенька нахально надрачивает свою киску прямо на глазах у Трех Медведей. Вызывающе смотрит на них – мол, ну же, остановите меня, – но Три Медведя слишком вежливы и ничего не говорят. Смешная картинка. Ха. Ха-ха. Ха-ха-ха. Постель пахнет очень дорогим стиральным порошком – я слышу запах настоящих, мать их за иголки, сосен. Словно лежу в лесу. И не на кровати, а на пушистом, душистом мху.