Хуан Васкес - Нетленный прах

Это заседание суда окончилось подобием уличной манифестации – с таким же бешеным неистовством, с таким же ощущением подожженного фитиля. Другая, такая же, ожидала Ансолу снаружи, на мостовой Шестой карреры, причем была столь свирепой, что журналист Хоакин Ачури попытался удержать его, советуя не показываться там. «Выждите немного. Дайте им разойтись. Будьте благоразумны, послушайте меня». Однако Ансола не внял. Едва выйдя за деревянные двери суда, он получил прямо в лицо залп оскорблений и угроз. «Сукин ты сын, – слышал он, – тебя убить мало, сволочь, тебя убить надо», – кричали ему с одного перекрестка. «Предатель», – неслось с другого, а с третьего обвиняли его во всех смертных грехах: убил, закопал и надпись написал. Он опустил голову, чтобы плевки не попали в лицо, полицейский патруль окружил его, чтобы оголтелая толпа не разорвала в клочья собственными руками. Впрочем, одна все же дотянулась до него через головы полицейских и ударила по шее, а другая, вооруженная палкой, сбила с него шляпу, и еще слава богу, что не заехала по лицу. Среди тех, кто так бесновался, было много людей, которые еще неделю назад славили его и приветствовали – узнал ли их Ансола? И вот так, в кольце полицейских, в этом массовом психозе ненависти, не отдавая себе отчета в своих действиях, ибо решали за него другие, он добрался до площади Боливара. Ачури издалека увидел, как буквально из ниоткуда возникла коляска, открылась дверца, еще увидел, как Ансола нырнул туда, словно его толкнули, и еще услышал, как кто-то распорядился:

– Доставьте его домой. Не останавливайтесь, ни за что на свете не останавливайтесь!

Свидетелей того, что произошло после, не имеется. Мы можем лишь предполагать дальнейшее на основании известных нам событий – его ареста и заключения в тюрьму. Судя по всему, арест произошел немедленно, поскольку следующее утро он встретил уже в подвале Управления полиции, так что карета, которая должна была доставить Ансолу домой, на самом деле привезла его в каталажку. Я представляю себе его в эти секунды: каково это – предполагать, что скоро окажешься дома, обретешь отдохновение и покой на своей кровати, под шерстяными одеялами, и вдруг обнаружить, что находишься не возле своего дома, а у штаб-квартиры столичной полиции. Двое агентов на тротуаре подходят к нему с боков, хватают и волокут внутрь. Третий – его лица Ансола так и не увидит – объявляет, что он арестован.

– За что? – кричит Ансола, пытаясь сопротивляться. – Что вы мне инкриминируете?

– Неуважение к власти, – отвечает грубый голос. – И попытку применить огнестрельное оружие против офицера полиции.

Вот так, наверно, все это могло происходить. Поводы для ареста были недельной давности: в коридорах «Салон-де-Градос» офицер вынужден был применить силу, чтобы отвести Ансолу в комнату для свидетелей. Единственным пострадавшим был сам Ансола, потому что его сперва сбили с ног, а потом потащили, толкая в спину. И вот теперь его привлекают за этот инцидент, и – что еще абсурдней – обвиняют в том, что он пытался пустить в ход свой револьвер, изъятый у него во время обыска. Да, это была месть Корреаля, месть всей колумбийской полиции и каждого ее сотрудника, опозоренного показаниями свидетелей Ансолы. Да, это было дело рук Саломона Корреаля, который объяснял ему, что с полицией в этой стране лучше не связываться.

Не знаю, долго ли просидел Ансола в тюрьме – документов на этот счет не осталось, – но известно, что своим чередом шел процесс в «Салон-де-Градос», где его имя теперь было опозорено, а сам он воспринимался как зачумленный. Не знаю также, рассказывали ему надзиратели о ходе слушаний или нет, допускали ли к нему посетителей – Хулиана Урибе, к примеру, – которые могли бы передавать ему газеты, откуда бы он черпал толику сведений. Если так, то он мог представить себе, что говорят о нем во внешнем мире – в мире, который он пытался сделать хоть чуточку справедливей (пусть и действовал он неуклюже и неискусно, полагая, должно быть, что сможет применить на практике свои сокровенные чаяния и все, что вынашивал в самой глубине души). Под заголовком «Впечатления о слушаниях» редактор «Тьемпо» напечатал несколько абзацев, в которых Ансола в дни заключения, как в разбитом зеркале, мог бы видеть свое отражение, пусть сильно искаженное и неполное, меж тем как безымянные темные силы неспешно решали, как распорядиться его жизнью.

Сеньор Ансола Сампер больше не появляется на слушаниях по делу о покушении на генерала Урибе Урибе. В течение тринадцати дней он был на этом громком процессе самой заметной фигурой; тринадцать заседаний были посвящены допросам его свидетелей, очным ставкам, проводимым по его настоянию – а вот теперь деятельность этого беспокойного молодого человека пресечена, в чем виноват он сам, поскольку отказался уточнить и конкретизировать свои обвинения. Ансола предстал перед судебной коллегией как провозвестник истины и света, а удалился, окутанный тьмой, ибо недвусмысленно отверг просьбу сформулировать ужасающие обвинения, которые, как мы все надеялись, вот-вот сорвутся с его уст. После отказа присутствие его на слушаниях потеряло всякий смысл – ему решительно нечего было делать в зале суда.