Натан Энгландер - Кадиш.com

Хеми, судя по его лицу, вдруг становится дурно. Он пятится в угол балкона и присаживается на перевернутое ведро.

— Они закончились, — говорит Хеми прежде, чем Шули успевает хотя бы предложить обратный киньян. — До последнего гроша. Вы пришли за деньгами, но деньги закончились.

И показывает Шули пустые ладони — в доказательство.

— Деньги? — говорит Шули в полном недоумении, гадая, к чему клонит Хеми.

— Я кормлю семью, вы должны понять.

Но Шули не понимает, ничегошеньки, ни капельки. Он пришел сюда за своими правами. Заключить сделку, которая обратила бы вспять предыдущую, чтобы иметь возможность снова взвалить на себя бремя траура.

— Я вас ждал, — говорит Хеми. — Вас или кого-нибудь типа вас. Полицию или шайку бандитов из раввината, которая вернет меня на путь истинный со скользкой дорожки.

— Почему «скользкой»? — говорит Шули, искренне пытаясь найти логику в том, что пытается сказать этот человек, его Хеми.

— Раз денег нету, вы, возможно, захотите меня ударить? В этом я, по крайней мере, к вашим услугам.

— Ударить вас? Но за что? — говорит Шули.

Снова отходит к перилам и смотрит вниз, на купол ешивы: близкий, чуть ли не дотянуться рукой.

Мысленно собирает воедино все кусочки страшной правды, которые уже какое-то время назад интуитивно угадал. Приберегал, как сорока, все эти ужасающие обрывки единой нити, чтобы теперь вмиг связать и всё разгадать.

Шули снова идет к окну квартиры. Прижимается лбом к стеклу, сложив из пальцев окуляры, чтобы лучше видеть в темноте. И вот что он различает в этой немудрящей, унылой комнате — мигающие, как светлячки, многочисленные огоньки усердно работающих роутеров.

Шули возвращается на прежнее место, встает перед Хеми, не желая верить в то, что уже знает.

— Где же студенты? — говорит он. — Где миньян? Умоляю вас. Отведите меня к тем, кого нанимают читать кадиш.

Они сидят лицом к лицу за малюсеньким столом в малюсенькой квартирке, среди высоченных стопок несброшюрованных листов и нагромождений — человеку по колено — папок. На полу — ноутбук, тут же принтер, тут же целая коллекция внешних жестких дисков всевозможных размеров. К стене придвинута койка, перед ней — что-то вроде загородки из картотечных ящиков. У противоположной стены — кухонная колонка с мойкой и микроволновкой, под нее втиснут мини-холодильник. За единственной внутренней дверью — она приоткрыта — виден санузел: унитаз и душ в облицованной кафелем кабинке. И, наконец, под ногами у Шули и Хеми — ящик, от которого змеятся кабели, и роутер, подмигивание которого Шули рассмотрел в темноте, — роутер, распространяющий свою страшную ложь.

Хеми прихлебывает чай и мрачно смеется.

— И ради этого вы спустя двадцать лет прикатили с другого континента? Ради какого-то киньяна на старом растровом дисплее, киньяна об онлайн-кадише?

— Ради моего отца на Небе, ради его души. И ради моей тоже.

— При чем тут чьи-то души? Такой киньян — фишка для привлечения клиентов, юридической силы в нем меньше, чем в рукопожатии. И ради этого вы чуть не выломали мне дверь — да неужели?

— Сделка действительна, — говорит Шули, стискивая столешницу. — Я отдал вам право, которое принадлежало мне по рождению. Мне нужно получить его обратно. Вы не можете оставить его себе, оно не ваше.

Хеми задумывается над услышанным. И то, как спокойно он слушает, доводит Шули до белого каления.

— Ради этого я покинул своих детей! — вопит Шули. — Покинул жену! Работу бросил, на х**!

Хеми вздыхает. Роется в карманах пиджака, потом встает, поворачивается на пятках, выискивая что-то взглядом. Проходит, огибая ящики, к койке. Тянет руку к стене, снимает с гвоздя какой-то маленький жестяной амулет.

— Вот, — говорит он. — Новый киньян. Отдайте мне назад те пятьдесят шекелей, а я отдам вам это.

Шули принимает талисман и отдает купюру в пятьдесят шекелей, которую Хеми всучил ему на балконе.

— Сим возвращаю то, за чем вы пришли. Траур снова принадлежит вам.

И, одержав эту невеселую победу, Шули стискивает амулет — приобретает право собственности.

Они сидят в квартире, разгребают всю мерзость того, что Шули разоблачил. Всякий раз, когда Шули кажется, что его разум осмыслил всю серьезность содеянного, он вновь вглядывается в эту немыслимую мешанину папок и пыльных футляров для бумаг, в пухлые связки вероломно выманенных искренних признаний и обманутого доверия, в связки душ, покинутых в адском огне.