Натан Энгландер - Кадиш.com

Студенты декламируют «Биркат га-мазон», а потом снова разбиваются на пары для мишмара [107] Мишмар ( иврит ) — здесь: хеврута — изучение Торы вдвоем. — Примеч. ред. . Пока они учатся, Шули снова и снова поглядывает украдкой на Лейбовича, беседующего в другом конце зала с Кацем. Так часто поглядывает, что Гилад, теряя терпение, снова и снова шлепает по столу ладонью, призывая сосредоточиться на тексте. Это продолжается, пока Лейбович не достает свой айфон: и тут-то Шули — у него голова кружится от восторга — окончательно захлопывает Гемару.

Лейбович включает обаяние: улыбается, смеется, щиплет студентов за щеки. Шули смотрит с замиранием сердца, как Лейбович приступает к фотосъемке. То портреты, то документальные фото. Студенты делают селфи с Дуду: все строят рожи, валяют дурака. А иногда, для некоторых кадров, студенты позируют, а Дуду дает им указания. «Вы двое, откиньтесь на спинки стульев, — говорит он. — А ты сделай серьезное лицо, сосредоточься на сугии [108] Сугия ( арам. ) — структурная единица Талмуда, фрагмент текста, посвященный определенной теме. , словно она тебе очень трудно дается».

Вечером студенты расходятся по домам, а Лейбович остается в ешиве, беседует с равом Кацем. Шули сидит за столом, читает, выжидает, пока представится случай, — ему хватило бы секунды с глазу на глаз. Когда Лейбович говорит раввину «доброй ночи» и выходит, Шули отодвигает стул.

Он уже в дверях, когда Кац говорит:

— Хороший был ужин, а?

Шули, взявшись за дверную ручку, отвечает:

— Хороший ужин, да.

— Хороший человек.

— Щедрый, — говорит Шули. И, открывая дверь, переступая порог, говорит: — Свежий воздух. — Вежливо приподнимает шляпу и спешит к воротам.

Шули выходит в переулок — а там пусто! Паника! Сердцебиение! Прошло не больше минуты, правда же? Как Лейбович успел уйти?

Под заборами, где, словно вода во впадинах, скапливается плотный мрак, ничто не шелохнется. По лестницам — ни по дальней, ни по ближней — никто не взбирается. Не слыхать отголоска шагов. Напрягая слух, Шули различает лишь звуки, которые в этот час доносятся всегда: далекий шум автомобилей да вопли и завывания бездомных кошек.

Заметив что-то краешком глаза, Шули разворачивается на пятках — и видит рубашку, мотающуюся на бельевой веревке. Даже предположить не может, куда подевался Лейбович.

Разве что — вот единственная догадка Шули — взбежал стремглав по ближней лестнице, перескакивая через ступеньки. Поэтому Шули проделывает то же самое, оскальзываясь на гладких каменных ступеньках.

Наверху, практически выпрыгнув из арки, Шули замирает на пустом тротуаре, прочесывает взглядом безлюдную улицу. Никто не сворачивает за угол, торопясь на холм, в сторону центра. Никто не бежит рысцой под горку в парк, где Шули недавно ночевал.

Шули бежит назад к лестнице, спускается бочком к площадке между пролетами, откуда, как и с такой же площадки на другой стороне, просматривается весь квартал. Смотрит вверх, на лестницу. Смотрит вниз, на переулок. Не мог же Лейбович — хоть Шули и опасается, что все-таки мог, — растаять в воздухе. Тут-то Шули и задумывается о ржавой железной двери, около которой остановился, — о двери, выходящей на эту промежуточную площадку. Дверь, как и бессчетные другие в квартале, скрывает нишу, куда жильцы убирают подальше от чужих глаз всякий хлам. Раньше Шули никогда к ней не приглядывался.

Вся покрыта вмятинами, замок с перекошенным цилиндром выпирает. Ниже замка, где обычно прикреплена дверная ручка, — только каплеобразная дыра. Единственное украшение — Звезда Давида под притолокой, крепко приваренная к железу.

Шули переводит взгляд со Звезды Давида обратно на замок, и — он готов хоть присягнуть — тут что-то успело измениться. Как будто выключили свет, который только что горел. Но, может, Шули не сразу разглядел, как темно за этой дырой-каплей? А если за дверью что-то попросторнее кладовки?

Шули опускается на колени, чтобы заглянуть в дыру. Не увидев ничего, кроме мрака, встает, отряхивает брюки и — что еще остается? — начинает стучаться в дверь. Сначала тихонько шлепает ладонью, растопырив пальцы, как недавно Гилад по столу, И чем дольше стучится, тем крепче уверенность, что это единственная дверь, подходящая для фокуса с исчезновением. Шули стучится энергичнее. Колотит в дверь настойчиво и исступленно, обоими кулаками сразу.

И не перестанет колотить, пока либо дверь не распахнется, либо Лейбович не объявится, вынырнув из мрака. Не перестанет колошматить, пока либо не обретет утешение, либо земля под его напором не треснет, не расступится, не поглотит его, положив конец бедам.