Михаил Холмогоров - Жилец

Не эти видения раздавили Лисюцкого. Он схватился за фужер, потеплевший в душной атмосфере, и теплую детскую ладошку почувствовал в руке. Теплую ладошку чужого ребенка.

Встал. Ноги не держали ясную голову.

– Ты убил меня, Фелицианов. Одна к тебе просьба – отвези меня домой. Чистопрудный, двенадцать.

Однако ж и на шуточки горазда наша судьба!

Конечно, Фелицианов отвез Лисюцкого до дому, да как оставишь беспомощного старика одного? Ладно, перемогу ночку, а там видно будет.

«А там» развиднелось лишь глубокой осенью, и все эти месяцы бывший зек ухаживал за погубителем собственной судьбы, пока последним ударом Господь не прибрал его к себе.

В доме свершилось чудо. Дядя Жорж в абсолютно трезвом уме и бодрой памяти умудрился дожить до столетия, которое и праздновалось 20 января 1990 года. В райсобесе по этому случаю выдали талон на приобретение аж пятнадцати бутылок водки в спецмагазине, каковым оказался обыкновенный гастроном с удручающе пустыми полками: колбаса молодежная, сыр российский и что-то там несъедобное в консервных банках. Но Севу завели в подсобку – мрачное помещение в холодном подвале – и нагрузили, изумленного, пакетом таких закусок, каких он, кажется, со сталинских лет изобилия в магазине «Грузия» не помнил. Район проявил заботу о долгожителе. Заметка на сей счет в «Вечерней Москве» открыла перед племянником юбиляра много плотных дверей.

А праздник вышел печальный.

Он был печальный хотя бы потому, что Георгий Андреевич Фелицианов, несмотря на уйму побед на любовных фронтах, своих детей не имел. То есть был у него, кажется, – в достоверности старик сам сомневался – внебрачный сын, но он погиб где-то подо Ржевом в день рождения Севы, потому, кстати, Сева и стал любимым племянником, но его дни рождения всегда разбавлялись каплей горечи.

Он был печальный и потому еще, что никого из «взрослых» не осталось. Ни дяди Коли, ни мамы, ни друзей, ни любимых женщин, ни даже врагов. Сева с Игорем сидели за нераздвинутым столом, и обоим, это они потом вспоминали, мерещился первый дядюшкин юбилей, его семидесятилетие в 1960 году в их квартире на Тверской. Вот этот самый стол – он переехал сюда, на Менжинского, после дяди Колиной смерти – был растянут во всю ширь, и его не хватило, пришлось тащить от соседей второй и приставлять, и все были если не здоровы, то довольно крепки, мама была моложе Игоря, дядя Коля всего на два года старше, тетя Тоня, жена его, – ровесница нынешнему Севе. Но уже не было в живых отца и дяди Саши. Сейчас мы сами в ранге взрослых, говорил Игорь, и на нас род Фелициановых пресекся. У обоих девочки. Они вырастут, сменят фамилии, а когда могильные доски над нашими именами сотрутся от времени, никто и не вспомнит, что были на свете какие-то Фелициановы. Такой вот разговор за праздничным юбилейным столом.

С темы удалось как-то сойти. Перешли на политику. Долго ли коммунисты будут терпеть нынешнюю вольность?

– Может, и отважатся. Да только на свою погибель. Они мне напоминают Государственный совет – помните картину Репина? Маразматические старички в золоченых мундирах?

– Дядя Жорж, о чем вы говорите? В прошлом году последнего схоронили – в очереди в собесе помер.

– Это тела. А души у тех, кто на что-то способен, те же, что у покойничков. Они не видят страны. Она другая, совсем не та, что была пять лет назад. Я думаю, и Горбачев не очень понимает, куда зашла его наивная вера поправить социализм и напялить на него человеческое лицо. Песенка «Интернационал» спета. А мир насилья, построенный революционерами, рассыплется сам собой – он сгнил. До основанья. А что будет затем – это уж ваши проблемы, в день столетия трудно надеяться, что я увижу столь близкое грядущее.

– Дядя Жорж, сколько можно?! Уже двадцать лет слышим. А по этому поводу есть исторический анекдот. Одного протоиерея поздравляли с девяностолетием и, естественно, желали дожить до ста. На что он ответил: «Негоже ставить предел Божьему промыслу». И прожил до ста двадцати.

– Ну зачем мне сто двадцать? Я всего насмотрелся. Кстати, долголетие – та еще награда. Особенно бездетным, как я. Это, скорее, наказание Господне.

– Дядя Жорж, что вы говорите, – вступился Игорь. – Мы хоть всего лишь племянники, но одного-то вас никогда не оставляли. Севка у вас днями и ночами, я, конечно, меньше, но тоже по мере сил…

– Дело не в ваших силах – в моих. Я все уже видел, мне ничего нового не покажут. Ваша мама как-то говорила: «Мы так и умрем, не узнав правды о том, как жили». Так вот, из всех нас, кто мучился такой правдой, я да Первовский дожили до Горбачева. Только Первовский к тому времени впал в окончательный маразм, и все прошумело мимо него.