Михаил Холмогоров - Жилец

Сухонький на вид старичок оказался неимоверно тяжел. Несли его под мышки, надо было б вчетвером, но помощи тут ждать не от кого, так что давай, Фелицианов, жми что есть силы. Из груди трупа толчками выбрасывалась кровь, и тошнотворен ее запах, и как ни береглись носильщики, а все ж одежды их перемазались. И когда уже казалось – все, нет никаких сил и будь что будет, а дальше не пойдем, дорога кончилась.

Заключенных выстроили снова перед лагерными воротами. Опять перекличка. Опять начальник конвоя сбивается со счета, а собаки у охранников рвут поводок, привлеченные запахом крови на одежде Фелицианова и его напарника. А виноваты в том, что конвойные никак не могут сосчитать зеков, Фелицианов и его товарищ – надо было выкликать мертвого старика.

А лагерь-то ведь и в самом деле – образцово-показательный. Столбы, на которые натянута колючая проволока, окрашены ярко-голубой краской, ворота тоже голубые. Бараки поставлены в два ровных ряда, перед каждым – клумба с цветами, дорожки выметены и посыпаны песочком. Над воротами – транспарант: «Труд создал человека. Фридрих Энгельс».

И ни души. Мертвая тишина и мертвая чистота.

Этап выстроили на плацу на поверку.

Прием заключенных – долгая церемония. Ждали, когда вый дет начальник лагеря. Тот появился со свитой лишь через полчаса, прошел к трибуне, поднялся на нее с рупором и закатил долгую речь об искуплении вины перед трудовым народом. Фелицианову начальник показался чем-то знакомым, еще походка его, неожиданно быстрая для тяжеловатой фигуры, потом эта рыжая челка из-под фуражки… Начальник был молод и тянулся казаться важным и внушительным. Отдавал четкие приказания свитским, те сновали вокруг него, образуя облако пыли и суеты. Начали с того, что лагерный врач был отправлен к трупу застреленного старика – засвидетельствовать смерть. Только после этого принялись за перекличку. Фамилия, статья, срок.

На фамилии «Фелицианов» начальник вздрогнул, заставил повторить, посмотрел в сторону Георгия Андреевича, но сразу и забыл эту заминку, там уж до «Я» осталось всего человек шесть.

Столовая лагерная тоже сияла чистотой, порядком, но все это компенсировалось крайней скудостью пайка. Страна втянулась в индустриализацию, и нечего баловать отбросы социалистического общества.

С обеда колонну повели на работу – четыре километра в глубь тайги. Там рыли котлован для будущего металлургического комбината. Новых зеков разбили по бригадам, Фелицианов попал под начало бугра из уголовников, вид которого не предвещал ничего хорошего. Это был тощий, длинный и, как все кокаинисты, мертвецки-бледный парень с тонкими злыми губами и острым взглядом. Прозвище у бугра соответствующее – Гена Порошок. Он похаживал вдоль участка, вооруженный дрыном, и бодро покрикивал на землекопов:

– Давай-давай, пятилетке – ударный темп!

Лопата и тачка – новые инструменты филолога Фелицианова. Вроде нет никакой мудрости, и Георгий Андреевич с легким даже азартом принялся за работу. Но за полтора часа растер ладони в кровь, а до конца смены копать и копать. Он было остановился передохнуть и получил удар дрыном по голове.

– Не филонить, фраер! Тебя не на курорт прислали!

Одолевая боль, Фелицианов снова взялся за лопату. Так человек превращается в скотину бессловесную. Ему еще не раз предстоит тешить изувера с дрыном. К концу смены бугор оставил бригаду и стоял над одним только Георгием Андреевичем, не давая ни минуты передышки. Развлекался.

В бараке новеньких размещал по нарам староста, пожилой зек из «бывших» – он отделял политических от блатных, каждому указывал место на нарах. Дошла очередь до Фелицианова. Староста оглядел Георгия Андреевича цепким взглядом:

– Допрыгался! Что ж, каждому фрукту свое время.

И указал Фелицианову нары в углу для воров.

– Но я осужден по пятьдесят восьмой. Что вы делаете?

– А ты, сука, что со мной сделал? Не узнаешь? Штабс-капитан Щипцов.

– Простите, первый раз слышу. Рад познакомиться – Фелицианов Георгий Андреевич.

– Уже и имя сменил?

– Я никогда имени не менял. Вы что-то путаете…

– Я путаю?! Голубчик, я твою рожу до самого смертного часа помнить буду! «Пошли на Дон, пошли к Краснову», а сам сдал меня чекистам.

Тишина наступила в бараке. Фелицианов стоял в середине, как у позорного столба. Политические смотрели угрюмо, отчужденно и с некоторой брезгливостью. Уголовники – весело. Какой фраер попадал в их руки! И никто ведь не заступится. Мысль заработала бешено, но вхолостую. И вдруг догадка осветила весь мир вокруг.