Николай Шмелев - Ночные голоса

— Алена? Это я.

— Папа! Приехал?! Ой, какой ты молодец!

— Приехал. И должен тебе признаться — соскучился до смерти… Ты что делаешь сегодня вечером?

— Папа, миленький, не обижайся! Сегодня не могу.

— Жаль. А завтра?

— Завтра? Хоть с самого утра… Слушай! Осень началась. Давай махнем в Царское, а? «Поедем в Царское село! Свободны, ветрены и пьяны…

— Там улыбаются уланы,

— Вскочив на крепкое седло…

— Казармы, парки и дворцы…

— А на деревьях — клочья ваты…

— И грянут „здравия“ раскаты…

— На крик „здорово, молодцы!“» Папа, какая ты умничка! Значит, решено, поехали, да? Когда ты завтра за мной заедешь?

— Подожди, дай подумать… Наверное, часов в десять… Это ты хорошо придумала, возьмем такси — и на целый день. По крайней мере, уж до обеда-то точно…

Савелий все не звонил, и тоска от неприкаянного вечера, от всей этой нескладности последних дней становилась почти невыносимой… Уйти, сбежать? Некуда… Надраться? Тоже не с кем. Савелия нет, а больше в таком состоянии видеть никого не хотелось: сиди вымучивай там что-то из себя, улыбайся, а на душе кошки скребут, и единственное, что хочется, — послать бы всех, весь мир, к такой-то матери, глаза бы не глядели ни на что… Есть еще, конечно, лекарство, да где кого сейчас найдешь? Оторвался он от здешней жизни, все мелкие связи оборваны за ненадобностью, не снимешь, как в былые времена, трубку, не скажешь: «Приходи…»

Было уже восемь, когда телефон наконец зазвонил.

— Савелий? Ты? Где же ты пропадаешь, старый хрен? Ты не представляешь, как ты мне сейчас нужен…

— Прости, Глеб, дела. Закрутился — дыхнуть некогда… Жду тебя завтра в три. У тебя же там, в «Садко»…

— Завтра?! Да ты мне сейчас, сегодня нужен! Какой завтра…

— Глеб, не могу. Действительно не могу, поверь мне. Завтра все объясню… Ведь ты не умираешь, надеюсь, нет? И никто не умирает?

— Нет, никто. До этого пока не дошло. Но мне нужна твоя помощь…

— Завтра, Глеб, завтра. Все, что смогу, сделаю, ты же знаешь, будь спокоен… Только сегодня не могу. Пожалуйста, извини меня, ну никак не могу, хоть зарежь. И завтра до обеда два длиннющих заседания, я веду. Попробуй отмени, уже всех оповестили давным-давно, еще неделю назад.

— Ладно. Черт с тобой! Бросаешь меня тут одного, в полном, так сказать, смятении чувств… ты бы хоть какую кандидатуру подослал вместо себя, чтобы мне тут не подыхать одному…

— Вот это дело! Так бы сразу и говорил… А то — пожар, пожар! Я уж было в подлецах себя почувствовал — старый друг пропадает, а я… Возраст?

— Лучше начинающий.

— Масть?

— Безразлично. Впрочем… Нет, предпочтительно вороная… все-таки уже начинаю стареть…

— Понятно. Время?

— Да хоть сейчас… Кстати, тариф-то у вас теперь какой? Обычный? Или особенное что?

— Да нет, обычный, как везде… Ну и остальное все — по настроению… Значит, так, договорились: сиди в номере, отдыхай, думаю, за час организуем. У меня тут есть один специалист: толковый человек, у него все отлажено — лучше не надо. Гарантии полные, не беспокойся ни о чем. И ни за что… Все, пока, старина. До завтра. Не забудь — в три. Жду…

Суханов спустился в буфет, взял бутылку коньяку, пару бутылок шампанского, шоколад, яблоки, расставил все это на маленьком столе у окна, пододвинул кресла, задернул поплотнее тяжелые гостиничные шторы, достал из чемодана коробку хороших сигарет, включил приемник, но негромко, так только, чтобы что-нибудь мурлыкало в углу… Что ж, хорошо, уютно, вот только верхний свет мешает — пожалуй, надо притушить его. Хватит и торшера, настроение сегодня, прямо скажем, не для люстр… Черт, как медленно тянется время… Пора бы уже, кажется, человечку и подойти. А… В сущности, зря он затеял все это дело. Ну какой из него сейчас любовник? В голове не мозги, а какие-то каменья, даже не каменья — булыжники, вывороченные прямо из мостовой. На душе одна гадость. Ноги ватные, руки дрожат. — Эх, Глеб Борисович, Глеб Борисович… Да ладно, будет тебе! Что, собственно, произошло? Ну, ободрали на сто тысяч. Ну, жалко, конечно. Но ведь не убили же? Нет? Мало ли что бывает в жизни… Сейчас засадишь свой стакан коньяку, человечек подойдет — глядишь, и полегчает. По крайней мере, хоть до утра-то да забудется, а там — а там посмотрим, там виднее будет что к чему. Савелий не подведет, не может подвести…

Суханов сидел в кресле, курил, листал какой-то проспект, забытый здесь, в номере, одним из предыдущих постояльцев, когда в дверь, наконец, постучали — мягко, осторожно, скорее, даже не постучали — поскребли.