Наталия Полянская - Девятая жизнь [litres]

В конверте обнаружилось несколько сложенных вдвое листов бумаги, исписанных крупным дедовым почерком. Глубоко вздохнув, Катька развернула их.

«Здравствуй, Кисточка».

Она улыбнулась плотно сжатыми губами. Здравствуй, дед.

«Не люблю банальности, но если ты читаешь эту версию письма, то, значит, костлявая с косой до меня все-таки добралась. Что ж, каждому свой срок. Я прожил долгую жизнь (сегодня я могу утверждать это со всей определенностью!) и чрезвычайно ею доволен. Единственное, о чем буду сожалеть в последние секунды, если они мне достанутся, – что мы с тобой не провели вместе еще больше времени, не съели все пирожки Марии Михайловны и не объездили весь мир.

Ты уже совсем взрослая, Кисточка. Это хорошо и плохо одновременно. Надеюсь, ты никогда не перестанешь в чем-то быть ребенком – искренне, чисто радоваться жизни, иногда видеть ее черно-белой, без всяких серых зон, плакать и смеяться так, как ты делала это в восемь лет. Надеюсь, ты встретишь того, кто сможет делить с тобой мир на двоих. Прости старика, но твой Игорь для этого не годится. Он полезен тебе, ты через него познаешь кусок жизни, который не познать иначе, однако позже ты поймешь: не тот он парень, чтобы все время идти рядом. Впрочем, тебе решать. А я решил, чего тебе не хватает. Не сердись на меня за это: в данном случае со стороны виднее.

Если я ушел, а ты осталась, твоя жизнь переменится. Невозможно носить фамилию Литке и оставаться в стороне от того, что природа тебе отмерила. Она тебя щедро одарила, Кисточка, в твоих жилах – огненная кровь. Ты потомок драконов, что бы там ни думала об этом сама. Я знаю, какие мысли бродят в твоей голове: о том, на что ты имеешь право или нет, и сейчас я со всей определенностью говорю тебе – да, имеешь. Ты не слушала меня раньше и, боюсь, не услышишь сейчас, ибо ты упряма как тысяча чертей. Но есть способ тебе объяснить: именно им я и воспользуюсь.

Почти все, что я накопил и создал за свою жизнь, должно быть твоим. Ты достойна и сможешь этим владеть, и никого, кроме тебя, я не вижу своей наследницей. Если ты откажешься, меня ты не предашь, но подумай о том, как предашь себя. Уж этот-то факт должен быть тебе очевиден!

Кроме тебя, у меня есть Фред и Джордж. И теперь ты должна о них позаботиться. Не Валентин, не Маша, а именно ты. Никому другому я их не доверю. Ну а остальное…

Мой последний заказ связан как раз с Джорджем и Фредом. Валентин тебя просветит насчет стиля и размаха, покажет мои наброски и наработки. Это девять объектов в разных районах Москвы и Подмосковья. Спонсору тебя представят, суть дела объяснят. Ты должна выполнить эту работу за меня. Тогда и только тогда ты вступишь во владение наследством.

Почему? Во-первых, потому, что так надо. Просто поверь мне. Во-вторых, я обещал, а обещания я привык держать. Кое-какие работы мои неизбежно останутся незаконченными, но эта должна быть завершена. Возможно, ты поймешь почему. Возможно, нет. Это уже будет только твое – что ты надумаешь в процессе и что решишь сделать.

Мне бесконечно жаль, Кисточка, что мы не вечны. Не всем на этой земле я бы раздал бессмертие, но сам бы отхлебнул и с тобой поделился. Как жаль, что в одну человеческую жизнь влезает так мало… и вместе с тем – бесконечно много. Все зависит от того, откуда смотреть. Я надеюсь, ты отыщешь в себе именно то, что тебе нужно, и твоя жизнь будет столь же длинной и прекрасной, как моя. Или еще длиннее.

Бесконечно люблю тебя.

Филипп».

Катька стояла, глядя на аккуратную подпись деда, и пылинки летели вокруг.

Потребовалось несколько минут, чтобы осознать, уложить, осмыслить. Потом она вернулась к столу и сунула письмо в рюкзачок. Нужно будет перечитать, но не сразу.

– Ладно, – сказала Катька хрипло. – Что и где мне нужно подписать? И что надо нарисовать? Я ни черта не поняла.

– Котов, Катерина Филипповна, – сказал Климанский. – Вы будете рисовать котов.

По мнению деда, на закате жизни он наконец начал заниматься только тем, чем действительно хочет.

По мнению Катьки, дед съехал с катушек.

Он рисовал котов.

За свою долгую творческую карьеру дед собрал немало наград. Он был отличным портретистом и сносным пейзажистом; в советские годы изображал членов партбюро и горя не знал. Когда Катька однажды в период подросткового бунта попробовала обвинить деда в том, что он подстраивается под сильных мира сего и душит собственные творческие порывы, дед долго хохотал.