Тове Дитлевсен - Зависимость

Теперь после встреч клуба по четвергам я хожу к Питу Хейну, а Вигго Ф. говорю, что дискуссии после доклада сильно затягиваются и я как председательница не могу уйти первой. Я прошу не дожидаться меня и ложиться спать. Когда он спит, его ничем не разбудить, и он не узнает, во сколько я возвращаюсь. Но почему же, нетерпеливо допытывается Пит, ты не призн а ешься ему во всем? Я обещаю сделать это на следующий день, но в конце концов сомневаюсь, что когда-либо смогу рассказать, — боюсь его реакции. Меня страшат ссоры и перепалки — каждый раз с ужасом вспоминаю, как брат и отец бранились по вечерам и в нашей крошечной гостиной никогда не бывало мира и спокойствия. Если ты не можешь признаться, говорит Пит как-то вечером, просто съезжай. Ни на что, кроме собственной одежды, ты всё равно не претендуешь. Но я не могу — это слишком гнусно, слишком жестоко, слишком неблагодарно. Пит просит меня немного присматривать за Надей, такой несчастной из-за того, что он ее бросил. Я часто к ней заглядываю. Она сидит в кресле с металлическим каркасом, вытянув длинные ноги, и нервно потирает лицо, будто пытаясь стереть с него черты. Надя считает, что Пит опасен и создан, чтобы приносить женщинам несчастье. Теперь, когда он ее оставил, она собирается изменить свою жизнь: хочет поступить в университет и изучать психологию, потому что другие люди всегда интересовали ее больше, чем она сама. Это должно стать ее избавлением. Она произносит удрученно: и тебя он бросит. Однажды придет и скажет: я нашел другую, уверен, ты стойко примешь этот жестокий удар. Стойко примешь — это его любимое выражение. Надя также считает, что мне всё равно нужно развестись, а Пит может послужить для этого отличным поводом. Я не воспринимаю ее слова всерьез, ведь, в конце концов, это речи брошенной девушки, переполняемой злостью.

Иногда я немного устаю от Пита Хейна: я лежу в его объятиях, а он строит для меня планы на будущее. Устаю от его стремления организовать и взять на себя мою жизнь, словно я совсем не способна с ней справляться. Мне хочется, чтобы он оставил меня в покое. Хочется, чтобы всё шло своим чередом. Хочется перемещаться между ним и Вигго Ф., не теряя ни одного из них — и без весомых изменений. Я всегда избегаю изменений и чувствую себя защищенной, когда всё остается на прежних местах. Но так больше продолжаться не может. Теперь я спокойно смотрю на влюбленные пары на улицах, но отворачиваюсь при виде матерей с маленькими детьми. Я стараюсь не заглядывать в коляски и не думать о девочках с нашего двора, которые гордились, что дождались восемнадцатилетия, чтобы родить ребенка. Все подобные мысли я похоронила: Пит следит за тем, чтобы я не забеременела. Он уверяет, что поэтессам рожать не следует — женщин, которые могут это делать, хватает. Напротив, тех, кто умеет писать книги, вовсе не так много.

Мои страдания усиливаются к пяти часам вечера. Пока я на кухне готовлю картошку, сердце начинает бешено колотиться и белая кафельная плитка за конфоркой мерцает перед глазами, будто вот-вот обвалится. Стоит Вигго Ф. показаться в дверях, как я начинаю лихорадочно тараторить, словно в попытке скрыть что-то ужасное, мне самой неизвестное. И за ужином я продолжаю болтать, несмотря на его односложные ответы. Я боюсь, что он скажет или сделает что-то неимоверное, необратимое, чего он раньше не говорил или не делал. Если мне удается привлечь его внимание, сердцебиение слегка приглушается, и я могу спокойно дышать, пока в нашем разговоре снова не возникает пауза. Я болтаю обо всем на свете — о фру Йенсен, которая, увидев мой портрет, сделанный Эрнстом Хансеном, спросила: нарисовано ли от руки? Я болтаю о моей маме, о ее давлении, которое стало чересчур высоким, хотя раньше всегда было слишком низким. Болтаю о моей книге, которую из «Гюлендаль» вернули со странным замечанием, что я начиталась Фрейда, а я даже не знаю, кто он такой. Тогда я отправляю книгу в издательство под названием «Атенеум» и каждый день с волнением жду ответа. Однажды вечером Вигго Ф. замечает мое возбуждение и говорит, что я превратилась в трещотку. Я отвечаю, что мне нездоровится. Кажется, что-то с сердцем. Глупости, смеется он, не в твоем же возрасте — наверное, это нервное. Он с тревогой вглядывается в меня: не беспокоит ли меня что-то? Я уверяю, что катаюсь как сыр в масле. Я всё же позвоню Геерту Йёргенсену, отвечает он, запишу тебя на прием. Он главный врач, заведует психиатрическим отделением. Я сам к нему обращался много лет назад. Невероятно здравомыслящий человек.