Тове Дитлевсен - Зависимость

Какая глупость, бормочет она, мужчина в его возрасте женится на молоденькой. Произносит она это не очень громко, чтобы мне не пришлось отвечать, и я совсем не хочу слышать, что она там бубнит. Я всё время думаю о своем романе, у которого уже есть название, хотя не вполне уверена, о чем он будет. Я просто пишу, и, может, выйдет хорошо, а может, и нет. Самое важное — я счастлива, когда пишу. Я счастлива и забываю обо всем вокруг, пока не приходит время вешать на плечо коричневую сумку и отправляться по магазинам. И меня снова охватывает утренняя темная печаль, потому что на улицах сплошь и рядом попадаются влюбленные пары. Они держатся за руки и смотрят друг другу в глаза глубоким взглядом — я почти не в силах вынести такое зрелище. Я задумываюсь о том, что никогда не была влюблена, кроме того короткого мгновения два года назад, когда возвращалась домой из «Олимпии» с Куртом за день до его отправления в Испанию, на гражданскую войну. Может, он мертв, а может, вернулся домой и нашел другую. Может, и не было никакой необходимости выходить замуж за Вигго Ф., чтобы выбиться в люди. Может, я поступила так только потому, что этого ужасно хотелось моей маме. Я тычу пальцем в мясо — проверяю, нежное ли оно. Этому меня научила мама. Стоимость записываю на маленьком листке, иначе забуду, пока доберусь до дома. Когда все покупки сделаны и фру Йенсен уходит, я снова забываю обо всем и молочу по клавишам машинки, пока это никому не мешает.

Мама часто заходит ко мне в гости, и вместе мы можем подурачиться. Через несколько дней после моей свадьбы она открывает шкаф и изучает весь гардероб Вигго Ф. Она зовет его Виггомэн: как и у других, у нее язык не поворачивается называть его просто Вигго. У меня тоже, потому что в этом имени есть что-то дурацкое, если, конечно, оно не принадлежит ребенку. Мама рассматривает всю его зеленую одежду на просвет и находит костюм, настолько изъеденный молью, что для носки он уже не годится. Из него фру Брун может сшить для меня платье, решает мама. Если ей пришло что-то в голову, то перечить просто бессмысленно, поэтому я сдаюсь без всякого сопротивления — и в надежде, что Вигго Ф. не кинется искать костюм. Какое-то время спустя мы приходим к моей семье. Это случается редко, потому что я просто не выношу его манеры общения с моими родителями. Он говорит громко и медленно, словно с отсталыми детьми, и тщательно выбирает темы, которые, как ему кажется, могли бы их заинтересовать. Мы сидим в гостях, и вдруг он тихонько толкает меня локтем в бок. Забавно, произносит он, покручивая усы между большим и указательным пальцами, ты обратила внимание, что платья у твоей матери — из той же ткани, что и костюм в моем шкафу? Мы с мамой вылетаем в кухню, сотрясаясь от смеха.

В этот период мы с мамой близки, потому что я больше не питаю к ней никаких глубоких и болезненных чувств. Она на два года младше своего зятя, и они только и болтают о том, какой я была в детстве. Я совершенно не узнаю себя в маминых описаниях, словно всё это о другом ребенке. Когда она заходит к нам, я прячу роман под замок в тумбе письменного стола Вигго Ф., готовлю кофе и мы пьем его за приятными разговорами. Беседуем о том, как хорошо, что моему отцу удалось быстро найти работу в мастерской Эрстед, о кашле Эдвина, обо всех тревожных сигналах, посылаемых внутренними органами мамы, — они стали мучать ее сразу после смерти тети Розалии. Мама кажется мне всё еще красивой и молодой. Она небольшого роста и стройная, а на лице, как и у Вигго Ф., почти нет морщин. Ее завитые волосы густы, как у куклы, и она всегда устраивается на краю стула, выпрямив спину и сложив руки на сумке. Она сидит в точности как тетя Розалия, когда та забегала «на минутку», но уходила лишь несколько часов спустя. Мама спешит домой, пока Вигго Ф. не вернулся из общества страхования от пожаров, потому что он часто является в плохом настроении и не любит, когда у нас гости. Он ненавидит всю конторскую работу, которую ему приходится выполнять, — и людей, которые окружают его целыми днями. Мне кажется, он недолюбливает каждого человека, если тот не особо одарен творчески.

Пройдясь после ужина по домашним расходам, Вигго Ф. обычно спрашивает меня, сколько «Французской революции» я осилила. Эта книга — основа моего образования, поэтому я стараюсь прочесть хотя бы несколько страниц в день. Я отношу тарелки, а он ложится на диван вздремнуть. Мой взгляд ненадолго падает на голубой шар перед полицейским участком, озаряющий стеклянным светом пустынную площадь. Тогда, опустив шторы, я сажусь читать Карлейля, пока Вигго Ф. не проснется и не потребует кофе. Пока мы пьем — если не собираемся в гости к кому-нибудь из знаменитостей, — пространство между нами заполняется причудливой тишиной. Кажется, мы всё сказали друг другу еще до свадьбы и со скоростью света исчерпали слова на двадцать пять лет вперед — я не верю, что он умрет через три года. Единственное, что занимает меня, — это мой роман, и если мне нельзя говорить о нем, то я не знаю, о чем еще можно. Месяц назад, сразу после оккупации, Вигго Ф. охватил страх, что немцы арестуют его за материал о концлагерях для хроники в «Социалдемократен». Мы много это обсуждали, и по вечерам объявлялись его настолько же напуганные друзья, у которых тоже что-то лежало на совести. Сейчас, кажется, они все забыли об этой угрозе и продолжают жить как ни в чем не бывало. Каждый день я пребываю в страхе, что Вигго Ф. спросит, прочитала ли я рукопись нового романа, который он собирается отправить в издательство «Гюлендаль». Текст лежит на его письменном столе, и я даже пыталась начать, но он так скучен, утомителен, полон таких витиеватых, неправильных предложений, что мне никогда его не осилить. Мне не нравятся его книги, что добавляет напряжения в наши отношения. Я не признаю́сь ему в этом, но и не хвалю его работы — просто отвечаю, что не разбираюсь в литературе.

Читать дальше