Тове Дитлевсен - Зависимость

Навещая нас с Хэлле, Эббе чаще всего заявляется пьяным, и лицо его всегда обнаженное и беззащитное — нет сил на него смотреть. Я разглядываю два клена: в их ветвях застревает солнце, ветер рисует на лужайке скользящие узоры теней, а я тем временем думаю: ни один мужчина больше не захочет жениться на мне. Эббе немного играет с Хэлле, и она говорит: папа — милый. Ей не нравится Карл: она долго не позволяет ему даже прикоснуться к ней.

Я сдала сборник рассказов, и сейчас у меня совершенно пропало желание писать. В голове одна и та же мысль: как заставить Карла снова дать мне петидин? Я вспоминаю его слова о том, что это обезболивающее. Что же мне придумать: где у меня болит? Из моего уха после старого недолеченного воспаления средней его части время от времени что-то течет, и однажды, лежа в постели Карла и наблюдая, как он снует по комнате и болтает по очереди то со мной, то с самим собой, я хватаюсь за ухо и кричу: ой, как же больно. Он садится на край кровати и спрашивает с сочувствием: так сильно? Я кривлю лицо, словно страдаю невыносимо. Да, отвечаю я, совсем невозможно терпеть, у меня так иногда бывает. Он пододвигает лампу, чтобы заглянуть внутрь уха. Да, течет, с ужасом произносит он, обещай пойти к врачу. Я подыщу тебе специалиста. Он треплет меня по щеке: ну, так уж и быть, сделаю тебе укольчик. В знак благодарности я улыбаюсь — жидкость вливается в мою кровь и возвышает меня до того самого уровня, где бы я всегда хотела находиться. Как обычно, он ложится со мной в постель в самый сильный момент воздействия укола. Объятия его странно коротки и грубы, никаких любовных ласк, никаких нежностей — да и я ничего не ощущаю. Легкие, тонкие, непринужденные мысли скользят в моей голове: с теплотой думаю я о друзьях, которых почти не вижу, и веду с ними воображаемые беседы. Как ты могла, недавно спросила Лизе, влюбиться в него? Я ответила, что чужую влюбленность не понять. Я лежу несколько часов, и эффект медленно рассеивается. Возвращаться к обнаженному, отрезвляющему состоянию становится всё труднее. Всё представляется серым, слизким, уродливым, невыносимым. Прощаясь, Карл осведомляется, когда я разберусь с разводом. В любой момент, обещаю я — кажется, что, выйди я за него замуж, добиваться уколов будет легче. А как ты думаешь, могла бы ты родить еще одного ребенка? — интересуется он уже на лестнице. Могла бы, тороплюсь я с ответом, потому что ребенок накрепко привяжет Карла ко мне, а всё, о чем я мечтаю, — это удержать его до конца жизни.

После развода мне достается квартира, куда мы переезжаем с Хэлле и Карлом. Эббе же снова живет у своей матери, и я навещаю его, когда он зовет. К нам он — ни ногой, боится столкнуться с Карлом. А вот Лизе, Оле, Синне и Арне, наоборот, заглядывают часто. Синне снова сошлась с Арне: ее спекулянта посадили в кутузку. Во время отношений с Эббе эта непринужденная беготня друг к другу казалась мне милой, теперь же раздражает и переходит все границы. Злит она и Карла, который яростно ревнует меня ко всем моим друзьям. Когда они приходят в гости, он сидит со скромной и кроткой улыбкой и почти не участвует в беседе. Тебе он не кажется немного странным? — как-то осторожно спрашивает Лизе. Его неприветливость я объясняю тем, что он много работает и к вечеру устает. А что ты сама? — продолжает она. Ты изменилась после знакомства с ним. К тому же ты похудела, и вид у тебя нездоровый. Я сердито отвечаю, что ее никогда не интересовал никто, кроме студентов — выпускников гимназии Хёнг, и ей кажется подозрительным любой, кто не пьянствует, не болтает без умолку и не делает глупостей. Мои слова уязвляют Лизе, и она еще долго обходит меня стороной.

Некоторое время спустя после нашей свадьбы Арне и Синне приглашают нас вечером на званый ужин. Синне прислали из дома полтуши поросенка, и это нужно отметить. Карл от приглашения отказывается и предпочитает, чтобы и я не ходила. Извиняющимся тоном, который никогда не выдает его истинного настроя, он говорит: если человек поглощен работой, не стоит заводить слишком много знакомств. Но это мои друзья, возражаю я, совершенно не вижу причин не пойти на ужин. А если я сделаю укол, вкрадчиво спрашивает он, ты останешься дома? Сбитая с толку, я соглашаюсь, и впервые мне становится страшно. На следующее утро мне так плохо, что я не в состоянии подняться и сварить ему кофе. Свет режет глаза, и я с трудом разлепляю потрескавшиеся, сухие губы. Прикосновение простыни и пододеяльника к коже кажется невыносимым. Куда бы ни упал взгляд — всё выглядит уродливым, тяжелым и неприятным. Сорвавшись, я отталкиваю от себя Хэлле, и она разражается плачем. Что случилось? — спрашивает Карл. Снова ухо? Да, вою я и хватаюсь за ухо. Боже ты мой, думаю я в отчаянии, пусть он еще разочек попадется на эту уловку. Пусть не уходит на работу, пока не уколет меня. Дай посмотрю, заботливо просит Карл и достает отоскоп и небольшой фонарик с верхней полки шкафа, где хранятся инструменты для выскабливания. Выглядит безобидно, бормочет он, всё должно быть под контролем — ты ведь ходишь к лору дважды в неделю. Пока он обследует ухо, я пытаюсь не моргать, чтобы вызвать слезы. Я очень беспокоюсь, говорит он, наполняя шприц, возможно, у нас нет другого выхода — только операция. Я обсужу это с Фальбе Хансеном. Это врач, которого Карл для меня нашел. Почему ты делаешь маме укол, спрашивает Хэлле, которая наблюдает такое впервые. Это прививка, отвечает он, от дифтерии, тебе уже сделали. Но ее делают в плечо, возражает та, а почему ты делаешь в руку? Взрослым колют по-другому, объясняет он, вынимая иглу. Расслабленная, отдаленная и блаженная, я наблюдаю, как он пьет кофе и накладывает Хэлле овсяную кашу. Пассивная и счастливая, прощаюсь с ним, но глубоко в моем затуманенном маленьком сердце таится страх — он гложет меня. Операция! С ухом всё в порядке. Но я забываю об этом и грежу о романе, который уже задумала. Он будет называться «Ради ребенка», и я пишу его в уме. Длинные, красивые, стройные предложения тянутся через мое сознание, и я лежу на диване, уставившись на печатную машинку, не в силах сделать хоть малейшее движение в ее сторону. Хэлле ползает по мне, и одеваться ей приходится самой. Я велю ей подняться к Киму и поиграть в саду. Когда действие укола заканчивается, я заливаюсь слезами, одеяло натягиваю до самого подбородка — меня трясет от холода, хотя уже наступило лето. Это ужасно, произношу я вслух, терпеть нет сил. Как положить этому конец? Я с трудом одеваюсь — руки дрожат, вещи царапают кожу. Я собираюсь позвонить Карлу, чтобы он вернулся и впрыснул мне новую порцию. Часы кажутся годами, и я думаю, что их не переживу. Неожиданная резь в животе заставляет меня пойти в туалет. Начинается понос — в уборную приходится бегать каждые пять минут.