Тове Дитлевсен - Зависимость

В этот же день чуть позже приходят Эстер и Хальфдан, и оба ошеломлены известием. Я знаю, что Хальфдан был с Мортеном очень близок. Но больше всего меня тревожит мысль, что подобное могло случиться и с Эббе. Неожиданно его встречи с Яльмаром кажутся мне чрезвычайно серьезными, и я сильно волнуюсь, ожидая его возвращения. Мы переезжаем в новую квартиру и теперь можем видеться с Лизе и Оле даже в комендантский час. На обследовании на туберкулез, которое проходят все студенты раз в год, обнаруживается, что у Оле, как он выражается, есть «что-то в груди». Если бы не это, он бы примкнул к освободительному движению. Врач принимает решение: Оле придется пожить несколько месяцев в Хольте, в общежитии для студентов, больных туберкулезом. Расставание не очень огорчает Лизе — теперь она может отложить развод и спокойно заняться своим юристом.

Наступает пятое мая, и ликующая толпа, словно пробившаяся из-под брусчатки, вопит на улице. Незнакомые друг другу люди обнимаются, горланят патриотические песни и кричат «ура» каждый раз, когда мимо проезжает машина с борцами освободительного движения. Эббе в полной униформе, и я переживаю за его участь — ведь никто не знает, сдадутся ли немцы просто так, без боя. Наверху у Лизе и Оле на столе в последний раз стоят бутылки бормотухи, собралось много народу, многих я не знаю. Мы танцуем, радуемся и развлекаемся, но событие мировой истории не проникает в мое сознание: происходящее я обычно осознаю задним числом и редко — в непосредственный момент. Мы срываем плотные шторы для светомаскировки и топчем, раздирая их на куски. Ведем себя, словно мы безумно счастливы, но это не так. Тутти всё еще скорбит по Мортену, Лизе и Оле расходятся, а Синне только что переехала от Арне, который настолько опечален, что целыми днями валяется в кровати. Надя — вечно в поисках мужчины и вечно влюбляется не в тех: на этот раз она пытается укротить Карстена, брата Эббе, которому подходит как кольцо в носу. Я же вспоминаю об аборте и постоянно подсчитываю, сколько месяцев сейчас исполнилось бы ребенку. У нас всех что-то пошло не так, и я думаю, что наша юность завершилась с началом оккупации. В детской комнате лежат Хэлле и Ким, и, если их плач заглушает наш гомон, Лизе отправляется спеть им колыбельную, и они снова засыпают. За окном разливается весенняя ночь. Изящно подвешенная луна меланхолично наблюдает за пьяной и смертельно уставшей толпой гуляк — им никак не заставить себя разойтись и отправиться по домам.

Несколько дней спустя Эббе возвращается бледный и встревоженный. Он заявляет, что больше не хочет ни во что ввязываться. Рассказывая об отношении к доносчикам и коллаборационистам-спекулянтам в Дагмархусе [17] В конторском доме Дагмархус (Dagmarhus) в Копенгагене находилось гестапо во время немецкой оккупации. , он снимает униформу и надевает гражданскую одежду. На прогулке с Хэлле на площади Вестербро мне попадается кучка бредущих не в ногу безоружных немецких солдат с истощенными и безнадежными лицами. Они совсем молодые — некоторым всего по пятнадцать-шестнадцать лет. Я возвращаюсь домой и пишу о них стихотворение:

Однажды к нам забегает Лизе и рассказывает, что Оле собирается позвать разных девушек на «туберкулезный бал», который проводится в общежитии Рудерхёй. Эббе обижен, что не может присоединиться, но ничего не поделать — мужчин там предостаточно. Приглашение как раз вовремя: я заканчиваю сборник рассказов и, когда не пишу, не знаю, чем заняться. Лизе рассказывает, что сын директрисы тоже там будет: ему нужно будет пораньше отправить свою мать спать.

К нашему приходу праздник уже в самом разгаре. Танцуют под местный оркестр, и никто из студентов не кажется более больным, чем Оле, он же — само здоровье. Широкогрудая женщина спешит нас поприветствовать. Очевидно, директриса. Я танцую с множеством молодых людей в просторном, красиво убранном зале: на полу паркет, вдоль стены — стулья с высокими спинками. Вокруг общежития большой парк — в этот вечер он прячется за дождевой завесой, зеленоватый, черный и посеребренный туманной луной, которая то выходит, то прячется за тучами. В помещении вроде фойе соорудили бар со стойкой, высокими стульями, бармен разливает настоящие спиртные напитки, а не бормотуху. Отчего-то я чувствую себя счастливой и освобожденной и смутно предчувствую, что к концу вечера что-то непременно произойдет. Я наливаю себе виски — пьянею и наполняюсь радостью и самоуверенностью. У барной стойки сидит молодой человек, на коленях у него Синне. Я подсаживаюсь к ним и вероломно произношу: ты оседлал не ту кобылу, она обручена со спекулянтом. Молодой человек смеется и стряхивает Синне с коленей, словно пылинку: я раньше и не думал, что поэтессы бывают красивыми. Неожиданно его лицо появляется из тени от лампы, и я ловлю себя на том, что рассматриваю его со скрупулезностью миниатюриста. У него густые рыжие волосы, спокойные серые глаза и неровные зубы — как будто они сидят в два ряда. Оказывается, что это и есть сын директрисы, он отучился на врача. Удивительно встретить студента, которому удалось выпуститься. Он танцует со мной: мы то и дело наступаем друг другу на ноги и со смехом останавливаемся. Отправляемся погулять в парке. Уже светает, и воздух — словно влажный шелк. Он целует меня под серебристо-серой березой, и неожиданно на нас несется, размахивая руками, его мать — бюст, обтянутый фиолетовым шелком, высоко вздымается. Боже, молодежь, стонет она. То, что у нее на уме, она по большей части выплескивает в полупонятных сентиментальных восклицаниях. Неожиданно ее сын, которого зовут Карл, вспоминает, что пообещал другим студентам отправить ее спать. Он бормочет мне что-то вроде «увидимся позже» и вместе с матерью исчезает в доме.