Станислав Смагин - Там, где мой народ. Записки гражданина РФ о русском Донбассе и его борьбе

Это именно что искренний агностицизм, отношение как к Лесото и Бутану, и то в лучшем случае, в худшем — стандартная реакция тамошнего обывателя как на что-то злоужасное, но, опять же, без ощущения какой-то сопричастности. Есть Иран, есть Северная Корея, между ними логистический перешеек в одну шестую света размером. Бывает. От новых волн либерально-потребительских эмигрантов из РФ гальванизации Русского Зарубежья ожидать не приходится, это в основном даже не русофобствующие, а откровенно космополитизированные граждане. И ведь нынешние Иваноффы и Петроффы — это, пожалуй, последнее поколение, в котором теоретически можно реанимировать русскость хотя бы усилиями их бабушек и дедушек, поддержавших то самое недавнее письмо. Далее — уже тотальная ассимиляция без единого шанса на откат. Шансов и сейчас очень мало, но они есть. И мы должны начинать действовать немедленно, сию же минуту. Стараться достучаться до всех зарубежных русских сразу и каждого в отдельности. Напоминать, разъяснять, уговаривать, укорять, шуметь. Всеми силами стараться вытащить Иваноффа и Петроффа из-под теплого одеяла исторического беспамятства в промозглую реальность, где родные им Ивановы и Петровы каждый день гибнут на Донбассе. Кто-то с ворчанием натянет одеяло обратно под самый нос, кто-то еще и тапком кинет. А кто-то крепко призадумается и с удивлением прочтет собственную мысль: «Je suis russe!» Мысль эту не обязательно наносить на плакат, с коим потом демонстративно шагать по улице, как нынче модно, если она появится в голове — это уже победа. Пусть таких людей поначалу не наберется много, пусть преобладать будут любители одеяла и тапка, но иного пути нет. В противном случае Русский Мир так и останется пафосной формой без реального содержания, красивой оберткой циничной политической прагматики, удобным предлогом для выкачивания казенных денег — и огромным разочарованием искренних русских патриотов, разочарованием во всех смыслах безграничным.

Известный писатель г-н Войнович в начале 2015 года обратился к президенту РФс письмом, в котором требует освободить г-жу Савченко. В письме, в частности, присутствуют угрозы: «Отношение к вам за пределами нашей страны и сейчас незавидное, но после смерти Савченко вам лучше будет не появляться в столицах западных государств. Толпы людей будут встречать вас оскорбительными выкриками и швырянием в вас чем-нибудь дурно пахнущим. А имя Савченко станет нарицательным. О ней будут слагать легенды, писать книги, снимать фильмы и называть ее именем улицы и площади».

Помнится, когда Тэтчер заморила голодом в тюрьме ирландских активистов, с ее появлениями в столицах западных государств все было вполне нормально. Вот на родине да, незадача, когда баронесса умерла, десятки тысяч людей на улицах радовались и скандировали лозунги, которые в Великий Пост — время написания этих строк — и озвучивать-то не решусь (тем паче все и так в курсе). Впрочем, сие вполне укладывается в мировоззренческий канон российского либерала: главное, чтобы за рубежом встречали красиво, а дома… пфф. Увы, к российским чиновникам это относится никак не в меньшей степени.

В Ростов на свидание с Савченко приехала ее сестра. Посмотрел интервью с ней. Красивая (в отличие от старшенькой) русская девушка, отравленная ядом украинства… И сколько таких…

Российская группа поддержки Савченко пыталась вызвать сочувствие и симпатию к ней у публики по трем линиям, местами друг другу противоречащим: гендерной (онажеженщина), общегуманистической (выкрали обманом живого человека и измываются, толкая на голодовки и последующую смерть) и военно-аристократической (Надя — настоящий воин, борец за свою отчизну, посмотрите, как стойко и с каким достоинством она держится).

Ну, для понимания, какая она женщина, достаточно беглого взгляда на ее лицо и гримасы. Сугубо с формальной биологической точки зрения, не более того. Как принципиальны ее голодовки, мы тоже увидели вполне и не раз. А насчет воина… Гумилев, который, по апокрифу, на вопрос вызывавшего его на казнь конвоира: «Кто здесь поэт Гумилев?» — ответил: «Здесь нет поэта, здесь есть только офицер Гумилев» — вот он Воин. И последний защитник Брестской крепости из повести Васильева — тоже. Как, кстати, и рыцарски отсалютовавший ему офицер вермахта. А существо, скачущее в клетке с «факами» и народным жестом «я поэт, зовут Незнайка, от меня вам балалайка» — если и воин, то украинский. Оксюморон, то бишь. Типа как сухой лед или, более релевантно моменту, обезжиренное сало.