Мелани Бенджамин - Госпожа отеля «Ритц» [litres]

– Нет… – Зрение Клода затуманивается, как будто его ударили по голове. – Но ты ведь говорила, что хотела сделать это еще до того, как приехала во Францию.

– Хотеть и сделать – разные вещи. Если бы я не встретила тебя, если бы не влюбилась в тебя, как последняя дура, я все еще была бы Бланш Рубинштейн, – она говорит это с горечью, ее лицо искажает чувство вины. Вины за то, что пряталась у всех на виду, что выжила, в то время как миллионы евреев были стерты с лица земли.

Вины за то, что вышла за него замуж.

– Каждый раз, когда я вижу, как их увозят, я ненавижу себя еще больше. – Ее слова – зазубренные камни, пробивающие брешь в стенах хрустального замка, в котором, как Клоду казалось, он надежно спрятал ее от всех ужасов. Заставляющие его усомниться в собственном благородстве. – Я и тебя ненавижу.

– Да, я… я знаю, – устало говорит Клод.

– Если мы так много знаем друг о друге, Клод, почему все эти годы мы прожили… порознь?

Клод не может ответить. Они смотрят друг на друга; ее глаза полны отчаяния, отчаяния, которое испытывает и он. Отчаяния – и настороженности. Они все еще яростно цепляются за ложь; они не откажутся от нее. Даже сейчас. Возможно, ложь была импульсом, который заставлял Аузелло – каждого из них – делать то, что они делали.

Неужели это последние мгновения, которые они проведут вместе? Из-за того, в чем она только что призналась, – он почти забыл, что она натворила, с головой погрузившись в мысли о том, как они разочаровывали друг друга. Но да, точно, Бланш сделала ужасную вещь. Совершила храбрый, но глупый поступок.

Не пора ли сказать жене правду? Пусть у них будет хоть один миг искренности и любви перед тем, как Бланш вырвут из его рук…

Он делает глубокий вдох; он задается вопросом, почему ему так трудно честно поговорить с женщиной, на которой он женат уже двадцать один год.

– Бланш, я не делал того, о чем ты думала, когда ночью звонил телефон.

Ее брови вопросительно поднимаются; он впервые замечает маленькую красную точку на левой губе жены (наверное, прикусила) и думает, не больно ли ей.

– Я не встречался с любовницей. Я делал кое-что, чтобы избавиться от них. От фашистов. Чтобы сломить их. Я передавал информацию. Иногда я помогал перевозить или прятать людей. Евреев. Даже здесь. – Почему ему так трудно произнести это слово? Ни Мартин, ни он никогда не говорят, что прячут евреев. Они, конечно, знают об этом. Но никогда не облекают знание в слова; никогда не связывают этих безымянных людей с их религией и культурой, с их прошлым. Разве нацисты не пытаются сделать то же самое, хоть и более страшным способом? Стереть народ. Искоренить целую расу. Он и Мартин, по правде говоря, тоже свели евреев к проблеме, которую нужно решить.

– Клод, так ты тоже участвуешь в Сопротивлении? – Бланш садится рядом и, к удивлению мужа, берет его за руку.

– Да… что? Что значит «тоже»? – Теперь настала очередь Клода недоверчиво смотреть на жену.

– Клод, когда ты думал, что я гуляю с Лили – «пьянствую», как ты любишь говорить, – я на самом деле делала важные дела. Вместе с Лили и ее друзьями, коммунистами и студентами, в основном из других стран. Я… я вывозила людей из Франции. Я тоже передавала информацию. Наверное, по-другому, не так, как ты. Я выдавала себя за других людей. Ездила на побережье. На фермы за городом. Я не останавливалась здесь, в «Ритце». И даже в Париже.

Клод изумленно смотрит на нее, на эту хрупкую женщину. В ее улыбке, ее голосе, ее осанке всегда было что-то особенное, что-то выходящее за рамки телесного, материального. Его жена. Его принцесса, нуждающаяся в спасении. Его проблема, нуждающаяся в решении.

Его Бланш – участник Сопротивления?

– Но когда Лили и Лоренцо приехали сюда…

– Для меня это было просто маленькое приключение, – признается Бланш, трогательно и гордо вздернув подбородок. – К тому времени мы уже давно работали вместе. Я передавала им одежду, украденные продовольственные талоны, еду. Все, что могла достать в «Ритце». Но я не хотела, чтобы они приходили сюда. Я старалась не втягивать тебя и «Ритц» во все это. Всего один раз мне пришлось кое-что сделать в «Ритце». Ночью во время воздушного налета я включила свет на кухне – для союзников.

– Так это была ты? Я подумал… я спустился, чтобы сделать то же самое, но свет уже горел.

– О, Клод… – Бланш смеется, но Клод все еще не может поверить в происходящее, и смех жены кажется ему печальным.

– Значит, все эти годы мы делали одно и то же? У нас была одна цель? И при этом мы то и дело вцеплялись друг другу в глотку…